Чунтонов Николай Григорьевич родился 22 мая 1925 года в Казани. Русский. Окончил 8 классов. Работал слесарем на заводе прессов- автоматов в городе Чимкент Казахской ССР. В Советской Армии с января 1943 года. Учился в военном пехотном училище и направлен на фронт.
Наводчик орудия артиллерийского дивизиона 71-й механизированной бригады 9-го механизированного корпуса 3-й гвардейской танковой армии 1-го Украинского фронта младший сержант Чунтонов отличился в боях под городом Фастов. 6 ноября 1943 года в районе села Хотов (Киево-Святошинский район Киевской области) уничтожил 5 вражеских орудий, автомашину. 8 ноября при отражении контратаки противника у села Волица (Фастовский район Киевской области) огнем из своего орудия уничтожил до роты пехоты и заставил отойти бронепоезд противника. Звание Героя Советского Союза Николаю Григорьевичу присвоено 10 января 1944 года. Член КПСС с 1944 года.
В 1945 году окончил Хабаровское артиллерийское училище. С 1955 года старший лейтенант Чунтонов — в запасе. Окончил строительный институт. Работал главным архитектором в Ленинском районе Московской области. Награжден орденами Ленина, Красной Звезды, медалями.
Умер 17 июня 1977 года. Похоронен в Москве.
* * *
В дни подготовки наступления на врага наводчика 71-й механизированной бригады Николая Чунтонова срочно вызвали к генералу.
В штабе корпуса присутствовал также командующий 3-й гвардейской танковой армией генерал Рыбалко. На столе лежала груда каких-то бумаг. На папках орлы со свастикой в острых когтях. Это был трофей, захваченный у 258-го немецкого пехотного полка 112-й гренадерской дивизии. Переводчик в чине лейтенанта не мог быстро справиться с работой, Чунтонова вызвали ему на помощь.
Из немецких бумаг, на которых значилось «особо секретно!», они узнали много полезного. А перевод одного документа Николай попросил разрешение взять с собой, чтобы прочитать товарищам — у себя в части он был агитатором. Документ назывался «Инструкция на случай эвакуации». Там были такие строки:
«...б) в обязанности арьергардных частей входит уничтожение в первую очередь помещений советских государственных учреждений, запасов прошлогоднего урожая, а также сельскохозяйственных орудий... Все орудия труда в деревнях (косы, серпы, лопаты, мотыги и т.д.) при отступлении отбирать и увозить с собой...»
Командующему Рыбалко находчивость юноши пришлась по душе. Он пожал Чунтонову руку и сказал:
— Тебе, младший сержант, надо бы в дипкорпусе служить.
— У меня еще все впереди, товарищ генерал-полковник!
Ответ Николая тоже понравился: командующий улыбнулся.
—Ты откуда такой?
— С Волги, из Казани, —- ответил Николай.
Судьба вскоре снова свела его с командующим.
Артиллерийское подразделение, в котором воевал Николай, шло на передовые позиции через хутор Братский, только что освобожденный пехотными частями. Кругом, куда ни бросишь взгляд, груды дымящихся пепелищ. Хоть бы один дом уцелел!
В конце бывшей улицы собрался народ. Старики, дети, женщины, состарившиеся раньше времени. Шум, крики — как на сходе. Колонна тягачей с пушками подъехала ближе и остановилась. Женщины, не помня себя от ярости, трепали какого-то рыжего немецкого офицера. С краю на обочине лежали три обгорелых трупа. Вид их был ужасен — одежда, руки и ноги обуглились. Крайний труп был прикрыт рогожей. Вот немца, всклокоченного, с оторванным погоном, который чудом держался у него на плече, толкая в спину, подвели к этому месту. Откинули наполовину рогожу. Солдаты, наблюдавшие за этой сценой из кузовов машин, ахнули. Даже немец, отшатнувшись, невольно пробормотал: «Бог мой, это же вторая «Сикстинская мадонна» — творение войны». Он вдруг закрыл лицо руками и бросился бежать. Видно, тронулся умом. Его тут же настигли, вернули.
А на земле, прижав к голой груди младенца, лежала молодая красивая женщина. На спину ее, обгоревший затылок невозможно было смотреть без содрогания. Но лица молодой матери и тельца задохнувшегося у нее на руках ребенка огонь почти не тронул, словно хотел сохранить их для живых, которые, увидев однажды это печальное зрелище, не смогут забыть его никогда.
Немецкий офицер сидел на корточках возле сожженной им матери и бормотал все одни и те же слова, в которых слышалось раскаяние.
Младший сержант Чунтонов спрыгнул на землю и подошел к женщинам, которые угрожающе наступали на немца, готовые пустить в ход ухваты и скалки. Он перевел им слова пленного и объяснил, что у них в Германии в Дрезденской галерее есть такая картина — «Сикстинская мадонна».
Своими словами он только добавил масла в огонь.
Николай, которому вовсе не было жаль немца, все же объяснил, что самосуд у нас карается законом, что преступника следует непременно сдать специальным органам, которые и вынесут ему соответствующий приговор.
За криками возбужденной толпы никто не заметил, как подъехал бронетранспортер, и из него вышел приветливый крепкий человек в комбинезоне и кожаном шлеме.
— Ты верно говоришь, младший сержант, — сказал он деловито. Потом, обращаясь к двум бойцам, сопровождавшим его, распорядился: — Пленного доставить в штаб!
Это был генерал-полковник Павел Семенович Рыбалко, командующий 3-й гвардейской танковой армией.
...Николай сидел на лафете, прижавшись к стволу своей пушки, и думал, почти не замечая, как встряхивает его на изрытых войной дорогах: возьмут ли они к 26-й годовщине Октября древний Киев, смогут ли выполнить приказ командующего? Послышался строгий голос командира взвода:
— Обосноваться на перекрестке дорог! Наводчик Чунтонов, напоминаю: стрелять только по целям, обозначенным на карте! Исторические памятники не должны пострадать!
— Есть стрелять только по обозначенным целям!
Что ж, напомнить лишний раз — неплохо. Только впереди дороги пока что — перекресток. Неспроста же здесь расположился противотанковый артдивизион. По этим дорогам скоро хлынет лавина немецких танков, бронетранспортеров, пехоты — они непременно попытаются сбросить в Днепр форсировавшие его ночью советские войска.
Так оно и случилось.
Впереди, похожий на огромную черепаху, полз приземистый, тяжелый танк. За ним показались самоходные орудия, автомобили.
В прицеле стальное чудовище, оно все росло и росло. Еще немного, еще...
— Огонь!
Раскаленный огненный шар ударился о его лобовую броню и отскочил в сторону. Чудовище, взревев, продолжало надвигаться как ни в чем не бывало. Вот оно приблизилось к перекрестку дорог, повернуло.
«Хорошо, — отметил про себя Николай, — с этой стороны мы тебя подцепим...»
Из-под колес танка повалил сизый дым. А тут Николай скорее угадал, чем увидел, что позади разорвался снаряд: воздушной волной уложило на землю командира взвода, и тот, откинувшись навзничь, остался лежать неподвижно. В следующий миг снаряд, посланный Николаем, разворотил борт немецкого танка...
В этом бою счет подбитых его пушкой бронетранспортеров и самоходных орудий достиг десяти, убито и ранено было примерно полторы сотни солдат и офицеров.
К вечеру Николай остался один. Но он и не думал покидать позицию. Чтобы удобнее было заряжать, подтащил ящики со снарядами к самой пушке. Предусмотрительность пришлась кстати: на дороге показались автомашины. Николай обстрелял первую машину и, когда она занялась пламенем, перевел огонь в хвост колонны... Он прекратил стрельбу лишь после того, как был израсходован последний снаряд. Напряжение дня и усталость сделали свое — он положил голову на лафет и мгновенно уснул.
Утром, открыв глаза, он увидел, что его куда-то везут в кузове машины, а пристегнутая сзади пушка катится следом. Люди вокруг что-то говорили ему, а он не слышал ничего. Лишь увидев на крыше одного из домов красное знамя, понял, в чем дело: Киев освобожден, враг из города бежал.
Кто-то из солдат написал ему на клочке бумаги всего лишь два слова: «Ты герой». Он в недоумении пожал плечами.
...Последняя встреча Николая с командующим произошла в Дрездене, накануне праздника Победы. Завтра в Москве должен прогреметь последний салют по поводу полной, безоговорочной капитуляции фашистской Германии, а сегодня Николай попросил у командира разрешения осмотреть немецкий город.
Трамваи не ходили. В городе почти не было уцелевших домов — кругом лежали груды камня. В проулке три старика-немца сбрасывали с советского грузовика лопаты и ломы. Чуть подальше дымила походная кухня на резиновых колесах. Возле нее выстроились дети и женщины с бидонами и котелками в руках. Советский солдат в белом фартуке раздавал ломти хлеба, другой разливал варево. Николай прислушался к разговору двух женщин, стоявших с краю. Оказалось, что наш Военный совет постановил выдавать немецкому населению ежедневно по четыреста пятьдесят граммов хлеба, пятьдесят граммов мяса, молоко, картофель и другие продукты. Это гораздо, больше, чем они получали при фашистском режиме.
«Скорей бы уж все успокоилось и забылись эти ужасные дни», — вздыхали немки.
Николай вздрогнул. Неужели можно забыть ужасы, которые принес народам фашизм? Если бы он знал, что ему доведется услышать такие слова, прихватил бы с собой бумагу с приказом командира 258-го немецкого гренадерского полка, где говорилось, что, отступая, надо отбирать у населения серпы, лопаты, мотыги и увозить с собой. Эта бумага хранится у Николая в полевой сумке. Нет, этого нельзя забыть!
Интересно, где теперь тот офицер, который приказал бросить в огонь мать с малюткой? Как знать, а вдруг это муж одной из этих женщин?
Младший лейтенант Чунтонов отвернулся и, стараясь унять в себе ненависть, быстро зашагал прочь.
По дороге он несколько раз справлялся у прохожих, как пройти к картинной галерее. Немцы удивленно смотрели на него: ведь там все сгорело, все... Но дорогу все же показывали.
Центр города, некогда бывший памятником историй и зодчества, был полностью разрушен беспощадным налетом англо-американской авиации в ночь на 14 февраля.
Какой-то старик ковырял в обломках железной палкой. Николай подошел к нему. Поздоровавшись, спросил, известно ли что-нибудь о судьбе картин.
Немец оказался словоохотливым человеком.
— Многие интересуются этим, — сказал он. — Только толком никто не знает, где они. Одни уверяют, что несравненные сокровища погибли под бомбами, иные говорят совсем другое. Вот уже три месяца, как я ковыряюсь здесь. Вдруг, думаю, найду какой-нибудь кусок холста и этим подтвержу догадку, что картины погребены в этом хламе. К счастью, я ничего такого не обнаружил. Выходит, правда, что их успели спрятать. Картины, как утверждает господин Хезе, бывший служитель галереи, должны находиться в известняковых пещерах под Покау-Ленгфельдом. Там есть заброшенные старые штольни. Если мы их не спасем в скором, времени, все они погибнут. Мировое искусство понесет большую утрату. Ведь в пещерах высокая влажность. Вот уже самое меньшее три месяца, как они находятся в гибельных условиях...
Чунтонов привел старика в свою часть.
...164-й инженерно-саперный батальон 5-й армии, в срочном порядке отправленный сюда маршалом Коневым, уже успел обезвредить несколько мин, ловко замаскированных немцами у входа в штольню. Две покрывшиеся ржавчиной вагонетки были сняты с узкоколейки и свалены в сторонке. Дорога в штольню скрылась под густыми зарослями лебеды и крапивы, вход завалило грудой осыпавшихся сверху камней.
Когда саперы расчистили вход в пещеру от камней и щебня, впереди показалась дверь. За ней — вторая. Недра пещеры были освещены электрическим светом, всюду расставлено оборудование: оно должно поддерживать постоянный температурный режим. Но аппаратура уже не работала. Грунтовые воды, что просачивались сверху, сильно увлажнили воздух, пахло плесенью.
Советские солдаты нашли здесь около семисот картин. Иные из полотен были завернуты в пергамент и уложены в ящики, иные прямо в рамах беспорядочно прислонены к стенам. На них толстым слоем лежала пыль. Вода, стекая, проделала глубокие бороздки-морщины.
Знаменитая «Сикстинская мадонна» тоже была здесь. В ногах ее оказалась особо опасная мина, способная взорваться при малейшем прикосновении. «Мадонну» освободили от тончайших, как паутина, минных проводов, вынесли на свет.
Гимнастерки саперов были темны от пота. Всякий раз, когда приходилось что-то двигать, они рисковали жизнью: кто мог дать гарантию, что под любой из рам не приготовлен смертельный сюрприз?
«Сикстинскую мадонну» во всю длину разложили на траве. Забыв о недавней опасности, солдаты, как зачарованные, стояли над нею. Словами трудно выразить восторг, а потому молчание было высшей оценкой.
Работа советских саперов под Покау-Ленгфельдом длилась семь дней, не прерываясь ни днем, ни ночью. Специальным составом картины были доставлены в Москву для реставрации и сохранения на то время, пока не будет восстановлено здание галереи. В 1955 году они были возвращены ГДР.
Чунтонов Николай Григорьевич родился 22 мая 1925 года в Казани. Русский. Окончил 8 классов. Работал слесарем на заводе прессов- автоматов в городе Чимкент Казахской ССР. В Советской Армии с января 1943 года. Учился в военном пехотном училище и направлен на фронт. 