Утром родился в поле родничок. Только солнышко поднялось, еще и трава не обсохла, а пчелка уже летит на работу — сок с цветов собирать. Говорит пчелка родничку:

— Родничок, родничок, ты откуда взялся?

На рынке корову старик продавал,
Никто за корову цены не давал.
Хоть многим была коровенка нужна,
Но, видно, не нравилась людям она.

Жили-были на свете три поросенка. Три брата. Все одинакового роста, кругленькие, розовые, с одинаковыми веселыми хвостиками.

Даже имена у них были похожи. Звали поросят: Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф. Все лето они кувыркались в зеленой траве, грелись на солнышке, нежились в лужах.

Жила девочка Женя.

Однажды послала ее мама в магазин за баранками. Купила Женя семь баранок: две баранки с тмином для папы, две баранки с маком для мамы, две баранки с сахаром для себя и одну маленькую розовую баранку для братика Павлика. Взяла Женя связку баранок и отправилась домой. Идет, по сторонам зевает, вывески читает, ворон считает. А тем временем сзади пристала незнакомая собака да все баранки одну за другой и съела: сначала съела папины, с тмином, потом мамины, с маком, потом Женины, с сахаром. Почувствовала Женя, что баранки стали чересчур легкие. Обернулась, да уж поздно. Мочалка болтается пустая, а собака последнюю розовую Павликову бараночку доедает, облизывается.

Жили-были две лягушки. Были они подруги и жили в одной канаве.

Только одна из них была храбрая, сильная, веселая, а другая — ни то ни се: трусиха была, лентяйка, соня.

Но все-таки они жили вместе, эти лягушки. И вот однажды ночью вышли они погулять.

В роду Самаров жил один нанаец — Ла. Была у него дочка Айога. Красивая девочка. Все ее очень любили. И сказал кто-то, что красивее Айоги ни в этом, ни в каком другом стойбище никого нет.

Айога загордилась. Стала рассматривать свое лицо. И понравилась сама себе. Смотрит — не может оторваться. Глядит — не наглядится. То в медный таз начищенный смотрится, то на свое отражение в воде любуется.

Хорошая работа даром не пропадает. Скоро или не скоро, а всегда людям пользу принесет. Не тебе — так сыну, не сыну — так внуку.

Умер у одного ульчского парня старый отец. Перед смертью позвал он к себе сына, посмотрел на него, заплакал:

— Жалко мне тебя, Монокто! Дед мой бедняк был, ангаза,— как люди говорят; отец был ангаза; меня, сколько жил, ангаза звали; и тебе, видно, эту кличку носить. С малых лет до старости я на богатого Болда работал, да ничего не заработал. У Болда рука легкая — когда он берет. У Болда рука тяжелая — когда он дает. Вот и смерть пришла, а ничего я тебе не оставляю. Только нож, огниво да острогу. Они мне от отца остались. Отец их от деда получил... Пускай они теперь тебе послужат.

Сказал это отец и умер.

Смелому никакая беда не помеха. Смелый сквозь огонь и воду пройдет — только крепче станет. О смелом да храбром долго люди помнят. Отец сыну о смелом да храбром сказки сказывает.

Давно это было. Тогда нивхи еще каменные наконечники к стрелам делали. Тогда нивхи еще деревянным крючком рыбу ловили. Тогда амурский лиман Малым морем звали — Ля-ери.

Тогда на самом берегу Амура одна деревня стояла. Жили в ней нивхи — не хорошо и не худо. Много рыбы идет — нивхи веселые, песни поют, сыты по горло. Мало рыбы идет — молчат нивхи, мох курят да потуже пояса на животах затягивают.

Без отца Тиша рос, в бедности. Ни кола, ни двора, ни курицы. Только клин отцовской земли остался. По людям Тиша с матерью ходили. Маялись. И ниоткуда ни на какое счастье надежи у них не было. Совсем мать с сыном руки опустили:

— Что делать? Как быть? Куда голову приклонить?

В четыре ручья слезы текут. В два голоса голосят. И есть отчего. Только вытье да нытье никогда делу не помогали. Так им и сказала одна старушоночка и присоветовала к кузнецу Захару сходить.

Рыжий разбойник Огонь пламенно полюбил холодную красавицу Воду. Полюбил и задумал жениться. Только как Огню Воду замуж взять, чтобы себя не погасить и ее не высушить? Спрашивать стал. И у всех один ответ:

— Да что ты задумал, рыжий? Какая она тебе пара? Ты что? Зачем тебе холодная Вода, бездетная семья?

Когда кавалеристы проходили через деревню Бережки, немецкий снаряд разорвался на околице и ранил в ногу вороного коня. Командир оставил раненого коня в деревне, а отряд ушел дальше, пыля и позванивая удилами,— ушел, закатился за рощи, за холмы, где ветер качал спелую рожь.

Коня взял к себе мельник Панкрат. Мельница давно не работала, но мучная пыль навеки въелась в Панкрата. Она лежала серой коркой на его ватнике и картузе. Из-под картуза посматривали на всех быстрые глаза мельника. Панкрат был скорый на работу, сердитый старик, и ребята считали его колдуном. Панкрат вылечил коня. Конь остался при мельнице и терпеливо возил глину, навоз и жерди — помогал Панкрату чинить плотину.

Жил в деревне старый крестьянин, а при нем жена и детей двое — сын да еще дочь. Прожил крестьянин свой век и помер. А за ним и старуха собралась помирать, настала ее пора. Позвала она к себе детей своих, сына с дочерью. Дочь у нее старшая, а сын младший.

Вот наказывает мать сыну, говорит ему:

— Слушайся во всем свою сестру, как меня слушался, будет она тебе теперь вместо матери.

Вот вы сказки любите, а Шишу однажды из-за сказок беда пришла. Дело было осенью, время к ночи, и дождь идет. По дороге деревня. Надо где-то переночевать. Шиш в один дом постучался — не открывают. В другой дом поколотился — не пускают. Шиш в третью избу стучится:

— Пустите ночь переночевать!

Вот отец пристарел.

Братья волю взяли, дом на себя и скот на себя отобрали. Отцу говорят:

— При твоем худом здоровье первое дело — свежий воздух. Ты теперь ночуй в сарае, а день гуляй по миру. Под одним окошечком выпросишь, под другим съешь.

А Шишу дали коровку ростом с кошку, удоя с ложку:

— Вот этот тебе, братец, наделок. И вообще— люби нас, ходи мимо.

Дом был, стоял добрым порядком и на гладком месте, как на бороне. В дому отец жил с сыновьями.

Старших и врать не знай, как звали, а младшего все Шишом ругали.

Время ведь как птица: летит — его не остановишь. Вот Шиш и вырос. Братья — мужики степенные, а он весь — как саврас без узды. Такой был Шиш: на лбу хохол рыжий, глаза — как у кошки. Один глаз голубой, другой — как смородина. Нос кверху.
Начнет говорить, как по дороге поедет: слово скажет — другое готово.

Иван Топорышкин пошел на охоту,
С ним пудель пошел, перепрыгнув забор.
Иван, как бревно, провалился в болото,
А пудель в реке утонул, как топор.

Жили в квартире
Сорок четыре,
Сорок четыре
Веселых чижа.

Над косточкой сидит бульдог,
Привязанный к столбу.
Подходит таксик маленький,
С морщинками на лбу.

Однажды по дорожке
Я шел к себе домой.
Смотрю и вижу: кошки
Сидят ко мне спиной.

Жили-были два друга: зайчик Серый Хвостик и лисица Рыжий Хвостик. Построили они себе домики и стали друг к другу в гости ходить.

Чуть только лисица к зайчику не идет, зайчик бежит к лисице и кричит:

«Рыжий Хвостик! Что с тобой?»

Несчастная кошка порезала лапу,

Сидит и ни шагу не может ступить.

Я долго думал, откуда на улице взялся тигр.

Стоял на столе ящик. Подошли звери к ящику, стали его осматривать, обнюхивать и облизывать.

А ящик-то вдруг — раз, два, три — и открылся.