Только ветер знает да Чистоп-камень помнит, может, гусям-лебедям матери рассказывали про то время, когда в этих местах молодой охотник Отортен жил.
Первым солнце встречал Отортен, первым ветер ласкал Отортен, первым слышал он громкий плач улетающих птиц.
Как забьют в бубен, позовут на бой — всех туже лук Отортена, всех острей стрела Отортена. «Ай-я- я! Какой храбрый манси Отортен!» — говорили все.
За рога удержит сохатого, из берлоги достанет медведицу, переставит валун с места на место. «Ой-ой-ой! Какой сильный манси Отортен!» — говорили все.
Если лодки нет, по волнам пробежит через речку любую или озеро... «Её-ё-ё! Ну и ловкий манси Отортен!» — говорили все.
По следам запорошенным он обгонит зверя, изловит его. Даже птица с высот не приметит Отортена! «Ай-я! Хитрый какой Отортен!» — говорили все.
Одиноко в тайге жил Отортен. Мать, отца схоронил, братьев лед утащил, а невеста по сердцу не встретилась.
Шел как-то Отортен берегом говорливой речки Тосемьи. Вдруг слышит сзади завывание сердитое. Оглянулся, видит: ветер летит, ветки деревьев к земле гнет, траву с корнем рвет.
— Что ты делаешь, ветер Сиверко? — взмолилась река Тосемья, облила ветру бороду косматую.
Долго тряс ее ветер, моросил дождем, а сам кричал сколько было сил:
— Неспроста кружу-у! Неспроста иду-у! Океан послал жениха найти своей дочери. Чтобы храбрый был, чтобы сильный был, чтобы ловкий был, чтобы хитрый был.
Приумолкла река Тосемья, призадумалась, волны спрятала, стала тихою.
А ветер кружит, дрожит, как олень на привязи,— ждет, что скажет река говорливая.
Вдруг всплеснула одна и другая волна. Замутилась река. Ветер тут как тут.
— Отортен — жених! Лучше не найти,— прошептала река. И давай хлестать волны в разные стороны.
— Что ты делаешь? Неразумная! — проревел Сиверко.
А река ревет, волны пенятся, к берегам летят.
— Подожди! Расскажи! Успокойся! Не расслышал я.
А в ответ, будто человек, простонала река Тосемья, в камнях спряталась.
Слышал все это Отортен и с тоской смотрел на сухие каменистые берега. Как травы между собой разговаривали, слышал, видел, как утки в страхе крякали, с гнезд поднимали птенцов слабокрылых да к озерам скорей летели.
Чаще стал ходить к сухим берегам Отортен. И увидел раз, как облака с землей встретились. Закачались деревья, стали землю вершинами бить, а по сухой реке Тосемье ручеек прозвенел.
Обрадовался Отортен, что река снова в берега входит. Только перед ним вдруг появилась девушка-красавица. Солнце дало ей руки свои, травы дали нежность и стройность, а озера подарили глаза голубые, бездонные.
— Прячься, Отортен! За тобой летит ветер Сиверко! — громко крикнула девушка и потерялась, а за ней пробежал ручеек.
— Это ты пришла, Тосемья-река? — крикнул радостно Отортен.— Где ты? Покажись еще! Пойдем в чум ко мне!
А буран поднялся невиданный. Это хитрый ветер Сиверко услышал имя охотника и задурил, закричал:
— Отортен! Отортен! Отортен!
— Ты иди скорей ко мне! Прячься под берег! Я укрою, засыплю камнями тебя! — слышит Отортен слабый голос девичий.
— Отортен! Отортен! — слышно ветра крик.
А косматые тучи закрыли все, закружили все.
— Не отдам тебя в чужую страну! Оставайся со мной, Отортен, храбрый сын народа, сильный сын тайги, ловкий сын лесов! — крикнула каменная Тосемья-девушка.
И рассеялось, потерялось облако темное. На том месте меж гор, где стоял Отортен, очутился вдруг большой камень. А Тосемья-река обежала, журча, его, обласкала водой. И стоит с тех пор камень Отортен. Давным-давно снег не тает, лежит на вершине его.
Чтоб не грустил Отортен, не печалился, каждую весну ему Тосемья-река по ручейку говорливому дарила. Пошумят ручейки и убегут в болота, у подножия Отортена спрячутся. Любовался ими Отортен. Год от году ручейки ширились. В реки полные собираться стали. Отортен стал звать их по имени. Постарше дочь Печорой назвал, помоложе которая — Вишерой.
Раз в весенний день солнечный замолчала, задумалась Печора-дочь. Долго ждал сказок ее Отортен, прислушивался. Горсть снега с вершины сбросил, а Печора молчит. Видит Отортен: почернела Печора, нахмурилась дочь Вишера.
— Ты пусти нас, отец, в сторону! — прокричала Отортену Печора-дочь.
Посуровел Отортен. Сбросил камень один, а за ним другой, много камней, заковал дочерей в берега. Замолчал. Год молчит, два молчит. Крепко держит дочерей в утесах каменных.
Утки с криком летели, гуси крыльями свистели, над вершиной Отортена разговор вели:
— Дорога длинная, нелегкая. Нет озер! Нет лесов! Пусто-мертво все без воды.
И садились птицы на речную гладь, и купались в Печоре и Вишере. На утесах крутых перья чистили, в низинах речных гнезда вили, птенцов выводили. А Отортен все молчал. Все думушку думал.
Как-то в теплый день Отортен послал звонкий чистый ручей к дочерям своим. Испугались они, приутихли, слушают.
— Я раздвину плечи свои,— разнесся голос Отортена,— открою ходы-выходы, на простор пущу. Пусть в водах ваших рыба водится, пусть по глади вашей птицы плавают, по берегам пусть леса растут.
И умолк.
Заметались реки, закачали волны и запели песню камню Отортену.
Долго сил Отортен набирался, тихо поворачивался, раздвигая свои плечи каменные с той стороны, где солнце падает, и отпустил дочерей по широким лугам воды нести.
Он им каждый год свои думы шлет, талым снегом отцовским потчует. С побелевшей головы светлые ручейки гонит. Да не знают про то сестры, что отец Отортен на другую сторону, что ближе к солнышку, отпустил дочерей самых меньших своих — Лозьву с Сосьвою,— как их люди зовут. Наградил их водой прозрачной. Каждый камушек в них птицы видят с небес. Облака в этих реках купаются, прихорашиваются, а в награду дал им Отортен рыбку малую позолоченную. Все селедкой ее зовут сосьвинской. Не увидеть такой, не сыскать нигде!
Стоит Отортен, снежная шапка на нем и совик (зимняя меховая одежда мехом наружу ) расшиты мхом да лишайником. Низко кланяется ему ветер Сиверко, и подножия ласкают дочери, да течет у подножия малый ручеек Тосемьи-реки. Тот, кто был в тех краях да у камня Отортена стоял, тот и сам, наверно, сказками его заслушивался. |
