В стародавние времена, когда лягушка была плотником, мышь полевая — сотником, сорока — десятником, жило в невеликом городишке некое семейство. Муж да жена, сын да младшенькая — дочурка. Сын, стало быть, года на три у них постарше был.
Вот как стукнуло сыну годов десять, а дочке, понятно, лет семь, в ту пору отец да мать у них разом и заболели. И кликнул тогда отец сына да говорит ему:
— Сынок, видать настало время помирать нам, потому как болезнь наша неизлечимая, а коли помрем мы, останешься ты сестрице и за отца, и за мать, и за старшего брата. Ты гляди, сестричку свою не обижай, чтобы все у нее в жизни справно было.
Немного и времени прошло, как померли они оба — отец да мать. Остались теперь дети одни. Одни остались, да, видать, не было у них никого из родни близкой, так и жили вдвоем в родительском доме. Сестрица, хоть и семи лет всего, а все ж таки картошки наварит, а братец поможет, при случае, кому-нибудь из соседей, так и ему помогут отсеяться. Словом, перебивались понемногу, с голода не померли. Так и живут, стало быть, братец с сестрицею, души друг в друге не чают, и жизнь течет помаленьку. Дни проходят, в месяцы складываются, а там и годы летят.
И вот стукнуло братцу полных семнадцать лет. Уж и жениться ему предлагают. Девицу хорошую сватают, хозяйственную да приличного роду-племени. Ну, сговариваются они, берет он ту девицу в жены, свадьбу играют по своим возможностям. И вот братец приводит в дом молодую жену, втроем теперь живут.
Парень этот пуще жены молодой сестрицу свою любит, помнит наказ отца-матери. А сноха, конечно, с тем несогласная, ревнует сильно. И чего выдумывает? В саду у них яблони росли, числом — двадцать пять, так вышла сноха в ту пору, как муж на работы подался, и порубила все дерева топором да под самый корень. А пришел муж домой, жена ему и говорит:
— Вон чего твоя сестрица понаделала, все как есть в саду яблони срубила под корень, может, ума лишилась?
Брат и говорит сестре:
— Зачем так сделала?
А та говорит:
— Братец, это не я.
Ладно, брат по этому случаю и бровью не повел.
Много времени прошло. Берет однажды жена топор, а был у них в конюшне жеребеночек-сосунок, и вышла жена в ту конюшню и зарубила топором жеребеночка. И опять говорит мужу:
— Вот не верил, а она, гляди, и жеребеночка зарезала.
Брат говорит:
— Сестричка, зачем так делаешь?
А она говорит:
— Братец, это не я.
Ладно, и опять он даже бровью не повел.
Дни и месяцы пролетели, и народился у них ребятеночек. Вот как-то не было мужа дома, схватила жена своего ребятенка и с силой бросила на пол. Потом муж пришел. Говорит ему жена:
— Не поверил ты мне, как я тебе сказывала, а чего теперь-то сам скажешь? Вот, — говорит, — чего она с ребенком сделала. Небось, — говорит,— своего ребятенка-то никто эдак убивать не станет.
Теперь уж брат и впрямь поверил: «Это уж, — думает, — точно, сестричкиных рук дело». А сестрице-то ничего не говорит.
Похоронили ребятенка на другой день. А брат-то запрягает лошадь да и говорит сестрице:
-— В лес по дрова поеду. Поедем и ты со мной, ягод в лесу наберешь.
Едут они теперь в лес. Едут-едут: далеко теперь заехали. Сошли с телеги-то, да еще дальше забрели. Ну, он все ж таки сестрицу убить не решается, а только видит: пни в лесу. Привязывает он сестрицу за руки к одному пню и вот тебе, мол, за твои проделки — лишил он ее обеих рук по локоть. Что ж, дело сделано, идет братец обратно к лошади, садится в телегу и едет домой. Не оглянулся даже ни разу, как уходил от сестры-то. А сестра, понятно, упала без чувств, да так и осталась лежать.
Лежит она бесчувственная не час и не два, а полсуток, наверное, а как пришла в себя да глаза открыла — глядь, солнышко припекает. Думает она встать да уйти, а сил-то у нее никаких нету. Ну, все ж таки собралась, встала кое-как да и пошла. Пойти-то пошла, да куда ей идти-то? Бредет теперь по лесу, а куда бредет, и сама не знает. Забралась в самую глухомань, в чащобу дремучую, ни тропок, ни просветов, один буйный лес кругом. Дело было летом, оттого и платье на ней по-летнему легонькое. Пока пробиралась по лесу-то, вся одежка поизорвалась да сползла с нее, осталась она в чем мать родила, голышом. И рук у нее теперь нету, понятно, если сорвать там чего с ветки или с земли поднять — нельзя, докуда ртом достанет, там и откусит, либо на коленки припадет за ягодой-то — так перебивалась едва-едва, а жива осталась. Ведь сколько времени в лесу провела, подумать — немыслимое дело!
Вот как-то раз глядит она и, что за диво, на опушку набрела. И видит: недалече — забор высокий, решетчатый, а за тем забором сад растет. Она думает: «Не иначе как есть кто-то в этом саду. Побуду возле до вечера, а как стемнеет, проберусь туда, погляжу». Она бы, конечно, и прямо сейчас пошла, да ведь голехонькая, да еще девица, стыдно ей, невмоготу. Годов ей в ту пору эдак с шестнадцать уже.
Вот, наконец, стемнело. Подходит она ближе к забору, видит: никак ей вовнутрь не попасть. Ни ворот, ни калиточки малой — глухой забор кругом. Безрукому человеку, понятно, через забор этот перелезть никак нельзя. Пошла она вдоль забора, ну, отыскала-таки подальше канавку узкую под оградой, кое-как проползла. Попала теперь в сад, и как раз конец лета стоит, яблок там видимо-невидимо. Ходит она по саду, откусывает где достанет прямо с ветки. Где с земли палое подберет, где с ветки пол-яблока отъест. Ходила-ходила, набрела в глубине-то сада на погребок махонький — весь травою зарос. Как день наступил, там и схоронилась. Днем-то оттуда ни шагу, чего ночью поела, тем и сыта была.
В том саду сторож был. Вот почуял сторож: «Кто-то здесь ходил по саду». Поглядел на яблоки обкусанные и думает: «Это человек был. Следы-то от человечьих зубов, не иначе». И в другой раз также происходит: звезды на небе, а девица бедная из погребка наружу и опять яблок наелась.
А сад этот был у одного падишаха вроде как дача, он там летом жил. У того падишаха был сын. Ну, сторож день ходит, два ходит и говорит падишахову сыну:
— Так, мол, и так, дело нечисто, а кто-то в нашем саду яблоки поедает.
Падишахов сын говорит:
— Ладно.
На другой день берет он ружье и к ночи сам выходит в сад сторожить. Стемнело теперь. Появляется тотчас голехонькая девица, ходит, хватает ртом яблоки с веток. Джигит приглядывается пока. Потом кричит ей издали:
— Эй, кто таков, человеческого роду или нечисть какая? Коли не ответишь, стрельну!
Девица говорит:
— Не стреляй, я человеческого роду.
Пятится она теперь от ружья-то, да и — бух! — в свой погребок и свалилась. И говорит оттуда:
— Если ты юноша либо мужчина, не подходи ко мне сюда, я вся голая, на мне никакого платья нету.
Падишахов сын, конечно, интересуется, бежит домой, берет маменькино платье и несет его к погребу. Говорит ей:
— Бросить тебе одежку, наденешь ли?
Девица говорит:
— У меня рук нету.
Падишахов сын говорит:
— Давай тогда я сам на тебя надену.
Она говорит:
— Ладно. Я, — говорит, — тогда спиной к тебе поворочусь.
Ну, джигит сзади-то подошел, надел на нее платье. Думает теперь: «Что это за человек такой?» — и ведет ее в свою комнату. Глядит: увечье у нее прямо ужасное, изголодалась вся, измучилась, а все ж таки стоит перед ним девица красоты неописуемой. Он таких не видал никогда и не думал, что такие бывают. Остолбенел прямо он от ее красоты и, понятно, влюбился тотчас. Ну, опомнился он и стал кормить ее. Она, конечно, сама есть не может, он ее и покормил. Он ей и кровать постелил. Таким манером тайком от родителей падишахов сын держал ее у себя в комнате долго. А сам стал задумчивым. Родители почуяли теперь: что-то сынок скрывает от них.
Вот однажды вышел он пообедать, родители у него и спрашивают:
— Сынок, ты уж не заболел ли? Или какая-то секретная тайна у тебя завелась?
Джигит говорит:
— Ничего я не болею и ничего такого у меня нету.
День проходит, два проходит, три проходит, пять проходят, теперь уже не может он и дальше молчать. Говорит падишаху:
— Вот, — говорит, — отец, нашел я одну девушку и в нее влюбился.
После этого идет падишах посмотреть на девушку. Та, конечно, встречает падишаха очень уважительно, с почтением и лаской. Так что падишаху она понравилась. А надо сказать, она речиста была, умела добрым словом человеку польстить. Теперь падишахова жена пришла на нее посмотреть. И опять девушка по сердцу пришлась, понравились они друг другу с первого взгляда. Падишахова жена сама от такой красоты чуть не остолбенела.
Что теперь делать? Задача серьезная. Через некоторое время нанимают девушке няньку, чтобы кормить ее и также одевать-обувать. А падишахову сыну родители советуют:
— Ты, сынок, выбери себе-то девицу по рангу — генеральскую либо офицерскую дочь. Мы, понятно, и об этой девице печься до смерти будем, а только ты, конечно, на другой женись.
Джигит говорит:
— Ничего мне офицерского не надо, мне только пускай она будет, а другого ничего не надо.
Ну, чего делать? Стало быть, взяли эту девушку. Таким манером падишах сына женил, свадьбу справили втихую. Оно и понятно: попалась в снохи калека, так нечего об этом трезвонить. Началась у них семейная жизнь. Чуток и времени-то прошло, понесла девица от падишахова сына.
Как-то раз настало время проводить между всеми падишахами важную конференцию. И этого падишаха вызвали, а невестке его в ту пору до сроку две недели оставалось. Падишах этот был человек сильно пожилой, а тогда, понятно, ни поездов, ни автомобилей еще не придумали, вот он говорит сыну:
— Я, сынок, пожалуй, не поеду, стар больно, скончаюсь вдруг по пути. Давай-ка ты езжай на эту конференцию.
Сыну, конечно, отца неудобно ослушаться; вот седлает он коня и едет на эту конференцию. А на пути проезжает как раз через тот городок, откуда девица безрукая-то родом. Пришлось ему непременно в этом городе заночевать. Есть на то постоялый двор. В те времена на постоялых дворах народу немного бывало, наберется за день два-три человека, и то ладно. А хозяином постоялого двора там был давешний братец, который свою сестрицу обезручил.
Как уезжал падишахов сын — наказал отцу:
— Коли родит моя жена, сына ли принесет, дочку ли, отпишите мне тотчас и нарочного отправьте.
Падишах, конечно, говорит:
— Ладно.
Ну, разрешилась падишахова невестка сразу двумя здоровехонькими мальчонками, прямо один другого здоровее. Теперь, значит, пишут они на радостях письмо, скрепляют печаткой, как положено, вызывают солдата и говорят:
— На, вот по этому адресу в таком-то падишахстве отыщешь нашего сына и письмо ему передашь.
Садится этот солдат на доброго коня и скачет в дорогу. Скакать ему, конечно, долго, недели две, пожалуй. Проезжает он по пути этот самый городишко, откуда падишахова невестка родом, и останавливается передохнуть. Заходит на тот самый постоялый двор, коня привязывает. Ну, в дом вошел. Не успел порога переступить, налетела на него та самая злыдня, братнина жена, с расспросами:
— Куда, мол, путь держишь, солдатик?
Солдат говорит:
— Вот, мол, сноха нашего падишаха двойней разродилась. Везу падишахову сыну добрую весть. Наградит меня на радостях падишахов сын, большой подарок отвалит. Сам-то он на конференцию уехал, к нему туда и еду.
А братнина жена, злыдня эдакая, все дальше расспрашивает. И думает потом про себя: «Уж не наша ли девка в падишаховы невестки выбилась?» Она как раз баню перед тем натопила, вот она и говорит солдату:
— Ты, солдатик, поди, устал в дороге, запылился, запачкался, ступай в баню, я как раз натопила.
Солдат, недолго думая, скидывает шинель да сумку и в баню бежит. Парится там в свое удовольствие.
Только солдат за дверь, а женка хитрая — шасть к его сумке, извлекает письмо, читает его со вниманием и думает: «Непременно, это наша девка должна быть у падишаха». Муж-то ей сказал, как дело было: руки, мол, обрубил и в лесу оставил. Берет она это письмо и рвет его на мелкие части, а сама тем же манером другое пишет: жена твоя, мол, двух щенят родила, чего с ними делать, ждем на этот вопрос твоего ответа.
Вот приходит распаренный солдат из бани, надевает шинель, берет сумку и едет своей дорогой. Доезжает теперь, куда нужно было, и вручает письмо падишахову сыну. Солдат — человек простого звания, служивый, с падишахами тары-бары разводить не обучен: отдал письмо и стой себе столбом. Читает падишахов сын то письмо, глядь, а лицо у него прямо вовсе вытянулось. Солдат тем временем стоит и прикидывает, какую падишахов сын ему награду за добрую весть отвалит. А тот прочитал письмо и пишет в ответ: «Чего бы там ни было, а только дождитесь меня, ничего без меня не делайте».
Вот берет солдат ответное письмо — ать-два! кругом — ив обратную дорогу. Опять через тот городок проезжает и заходит в тот же дом. Братнина жена ему говорит:
— Эй, солдат, вернулся, что ли?
Солдат говорит:
— Вернуться-то вернулся, да гляди: никакой награды не получил.
Братнина жена говорит опять:
— А я баньку истопила, не пойдешь ли помыться?
Вот солдат опять беспечно скидывает свою шинель да сумку и в баню идет. Только он за порог, а братнина жена уже в сумке роется. Отыскала письмо первым делом, читает, чего, мол, там понаписано. Прочла да разорвала на кусочки и другое письмо пишет: «И саму ее, и новорожденных до моего приезда на кусте колючем распните да иглами посдирайте с них шкуры».
Проснулся солдат утром и со спокойной душой — в обратную дорогу. Приехал к падишаху и передает ему письмо. Как прочли письмо домочадцы-то, да так и ахнули, ну, думают, он, видать, там себе другую жену подыскал, оттого и велел до своего приезда прежнюю жену-то извести. Дали и невестке письмо прочитать, на самом деле, все так и написано. Тогда она говорит, безрукая-то:
— Видать, так уж мне на роду написано, с чего началась моя жизнь, тем и закончится.
Падишахова семья вообще-то, конечно, сильно жалеет сноху свою со внучатами, но решают вот как: бросим ее, мол, где ни то в безлюдном месте в пустынном. «Там, — думают, — она сама и помрет потихоньку». Привешивают ей теперь два мешка по сторонам, чтоб детишек туда покласть, а спереди, возле рта, еще лишний мешок, чтобы пищу складывать. Таким манером снаряжают ее и ведут вместе с детьми километров за пятьдесят в дикое поле. Там и оставляют. Сноха, конечно, не то что слезами, кровью горючей плачет, рыдает в голос.
Чего ей теперь делать?! Она думает, тут ли ей помирать или пойти куда? Жарынь стоит неимоверная, середина лета. Деток она приспособила грудь сосать, да уж и молоко у нее пропало. Теперь она, конечно, совсем отчаялась. Думает: «Все, конец...» — а тут, глядь, река вроде вдалеке блеснула, кинулась она туда. Добежала кое-как. Течение сильное. Если попить — наклониться надо, значит, детишки выпадут, не попить — помирать здесь от жажды. Ну, ладно, думает она. «Будь как будет, от дождя детишек прячут, от града — голову...» Вот наклонилась она к реке водицы хлебнуть, а оба ребенка враз у нее из мешков и выпали. Ахнула она да обмерла, однако слышит вдруг голос откуда-то: «На, возьми своих детишек!» Сунула она сгоряча культи свои в воду, выдернула— глядь! — руки у нее отросли обе, и детишки оба тоже в руках, целехоньки. Оборотилась она в великой радости, чтоб поблагодарить того, крикнувшего, ан нет никого и сзади. Она теперь не знает опять, радоваться ей или ж печалиться.
Напилась она из реки всласть, да и молоко у нее появилось, ребят, конечно, накормила. И двинулась вдоль реки: мол, в крайнем случае от жажды не помру. Долгонько так пробиралась и вышла, наконец, к лесу неизвестному. А возле того леса стоит махонькая избушка. Входит она прямо в избу. Там, оказалось, лесник живет со своей старухой. Вошла она, разрешения испросив, поздоровалась как следует, с почтением.
— Откудова ж ты, доченька? — спрашивают лесник со старухой.
Она им говорит:
— Бабушка, дедушка, я издалека иду, заплутала вконец, собралась-то в лес по ягоды, а вот как оно обернулось, — и рассказывает им кой-чего из своей жизни.
Ну, денек-другой отдыхала у них. Потом говорит она деду с бабкой:
— Оставила бы я своих деток недели на две у вас, да подалась бы куда-нибудь на заработки — если есть у вас на то согласие. Провианту бы прикупила, да так чего по хозяйству, а за уход — заплачу вам, даже не сомневайтесь.
У старика со старухой детей своих нету, они, конечно, с радостью согласны, хоть навсегда им детишек оставляй. Теперь, значит, ребята у стариков остались.
Ладно, на другой день отправилась она в один город. Там нанялась в работники к одному баю (богачу). Недели две проработала и говорит:
— Я бы, конечно, домой отправилась, коли вы мне заработанное отдадите.
Отдали ей заработанные деньги, пошла она и купила себе старенькую фуфайку, треух на голову, портки, ботинки, короче — все мужские вещи, а на оставшуюся сумму отоварилась крупой манной для детей да сахаром и другими гостинчиками разными для старичков. Вернулась она теперь к лесу в избу, гостинцы им отдала. Ребята без нее не скучают, знай играют себе, возятся. Корова у старичков справная, молока вдосталь. Оттого и старик со старухой, конечно, утвердились в мысли, что хорошо бы, коли она им деток насовсем оставит. Так и предложили ей: ты, мол, деток можешь нам оставить, если они тебе без надобности. Она, однако, не соглашается.
— Это еще, — говорит,— как сказать, вы тут присматривайте пока за ними.
Дед с бабкой и этому рады.
Она опять собралась и пошла теперь искать свой город, откуда сама родом. Ну, нашла-таки, после всяких хождений. И двинулась прямиком к своим бывшим соседям. Поклонилась им и говорит:
— Хочу в работники наняться. Не подскажете, люди добрые, кому здесь работник нужен?
Соседи на братца ее указывают:
— Вон, мол, этот человек вчерась дворника своего уволил; ему непременно работник нужен.
Она в мужской одежде ладно выглядит, справный такой, подтянутый юноша. Кликнули братца. Входит он, разговор начинается.
— Сколько в месяц просишь?
Она говорит:
— Сколько дворникам положено, на то и я согласный.
Он говорит:
— Пошли. Если будешь стараться, — прибавка выйдет.
Сговорились, конечно.
Начала она работать, не ленится нисколько, старается угодить хозяину. Когда перерыв в работе, опять-таки хозяину всякие истории рассказывает жизненные; хозяину страсть как нравится их слушать, только подавай. Много ли мало времени прошло, а только едет ее давешний муж с конференции домой и останавливается на постой у братца. Работник его, конечно, узнает — падишахова сына, то есть — а сама называется мужским именем, какое впопыхах придумала. Берет она его коня под уздцы, ведет в стойло, корм задает. Тот, падишахов сын, входит в дом. Ему стол накрывают, на почетное место сажают.
Падишахов сын раскрывает свой чемодан, достает оттуда напитки разные да закуски редкие, на стол все ставит и говорит:
— Ну, хозяин, давай, садись!
Хозяин, конечно, робеет: ему еще с таким высоким гостем гулять не приходилось. Падишахов сын тоже томится, у него печаль большая — жена щенят родила.
Хозяин говорит:
— Спасибо, а только я не сяду.
Падишахов сын говорит:
— Мне одному гулять не с руки, давай, садись рядком, потолкуем ладком, расскажи мне, чего ты в жизни интересного повидал.
Хочется ему, конечно, свою тоску развеять.
Хозяин говорит:
— А вот есть у меня один работничек, занятный такой: начнет рассказывать — обо всем забудешь.
Тут хозяин идет и зовет работника. Работник входит и встает у притолоки, дальше ни шагу.
Работник спрашивает:
— Хозяин, чего прикажешь?
Падишахов сын отвечает:
— А ну-ка, поди сюда.
Работник говорит:
— Нет, я туда не пойду.
Падишахов сын говорит:
— Пойди-ка, поди сюда.
Работник говорит:
— Да мне завтра чуть свет на работу, не пойду я...
Однако после долгих уговоров садится она с ними за стол.
Падишахов сын говорит:
— Давай, рассказывай, что знаешь, чего в жизни повидал.
Она говорит:
— Всю жизнь в работниках провел, ничего интересного вам доложить не могу.
Ей говорят:
— Давай, давай, что знаешь, о том и поведай, мы — не привередливые.
Она говорит:
— Ну, ладно, только с одним условием. Если кто-то перебьет меня во время рассказа, с того сто рублей. Если в другой раз перебьет — двести рублей на бочку, а в третий раз и все триста. Коли согласны на мое условие, тогда давайте договор подпишем, и рассказывать начну.
Те, конечно, остолбенели, мол, что за история такая, дорогостоящая. Однако подумали, кому же перебивать понадобится? Недоразумение.
Говорят они тогда:
— Давай, подпишем, — и подписывают договор, потом падишахов сын достает свою печать, скрепляют договор печатью.
Работник теперь приступает к рассказу.
— В одном маленьком городишке жили-были муж да жена. И было у них двое детей, сын и дочка. Разницы в годах было между ними в три года. Как-то заболели враз и муж и жена тифом да и померли в одночасье. Отец, перед тем, как умереть, завещал сыну: ты, мол, сестричку не обижай, ты ей за отца и за мать, и за брата старшего остаешься. Вот, подросли теперь сироты, брату восемнадцать стукнуло. Оженили его. Девку из хорошей семьи взяли. Брат, однако, сестру пуще жены любит, по-родственному то есть. И стала сноха сильно ревновать его к сестре, пожелала рассорить их между собой. А брат, прежде чем с женой, завсегда с сестричкой советуется, жене, конечно, обидно. Вот как-то раз взяла жена топор, — а было у них в саду двадцать пять яблонь, — и порубила топором все яблони как есть под корень.
Сноха-то, злыдня, тоже рядом сидела, слушала. И как услышала про яблони, вскочила да крикнула, рассердись:
— Врешь, не так было!
Работник говорит:
— Сто рублей, пожалуйте.
Собрали ей сто рублей.
Работник говорит:
— Ну, хозяин, тут ругаться начали, я лучше спать пойду.
Не отпускают ее, давай, мол, дальше рассказывай. Братец пока что ничего не понял. Работник дальше стал рассказывать:
— Ладно, брат сестре ничего не сказал. В другой раз жена опять топор взяла — а был у них в стойле жеребенок кормящийся — пошла она в стойло и зарубила топором жеребенка.
Сноха опять вскочила и крикнула, рассердись пуще прежнего:
— Врешь, не так оно было!
— Двести рублей, пожалуйте.
Собрали ей и эти деньги. Братец теперь забеспокоился, на жену озлился, вот, мол, дура позорная, совсем без денег оставит. Сидит теперь угрюмый.
Работник говорит:
— С меня хватит уже, да и вставать завтра чуть свет, больше не буду рассказывать, хватит, пожалуй.
Падишахов сын говорит:
— Давай, давай, дальше рассказывай.
Работник дальше продолжает:
— Долго ли, коротко ли, ребеночек у них народился. Однажды вот взяла жена своего ребеночка за ногу, подняла да и шмякнула об пол. Ребеночек тут и помер.
Сноха не вытерпела:
— Врешь, не было этого!
— Триста рублей, пожалуйте.
Тут уж брат чуть не заплакал. Со всех сундуков последнюю медь собрали — едва наскребли сумму. Братец, однако, кой-чего и соображать начал. Сестрица же пока виду не подает, дальше рассказывает:
— На другой день запряг братец лошадь и повез сестрицу обманом в лес, будто бы по ягоды. Схватил он ее там, беззащитную, да и обрубил ей обе руки по локоть. А что дальше было, то мне неведомо.
Теперь и падишахов сын стал кое-чего соображать. «Уж не моя ли жена это была?» — думает.
Работник говорит:
— Ну, хватит, я спать пошел.
Падишахов сын говорит:
— Держи сто рублей и рассказывай.
Работник продолжает:
— Ну, лежала она там без памяти сутки или полсуток, а только очнулась и побрела куда глаза глядят. В лесу все платье на себе о сучья поизорвала. Что могла ртом сорвать — ягоду, траву ли — тем и сыта была. Долго ли коротко бродила, вышла она на опушку. Видит, забор высокий, решетчатый, а за ним — сад большой. Днем-то ей, конечно, срамно в сад идти, потому как — голая, дождалась в лесу вечера. Как стемнело, пробралась она за высокий забор, дыру нашла. В саду яблок — видимо-невидимо, наелась она вдосталь. А сад этот принадлежал одному падишаху. Днем она схоронилась в каком-то погребке, вечером опять яблок наелась. Только сторож ее учуял. И рассказал все падишахову сыну: так, мол, и так, а кто-то в саду яблоки ворует. Вышел ночью падишахов сын, с ружьем караулить. Ну, и бедняга эта безрукая выбралась яблок поесть. Увидел ее падишахов сын, закричал издали: «Кто таков, человек или кто, отвечай, а не то стрельну!» После этого безрукая говорит, конечно, что она человек. «Что за человек?» — кричит падишахов сын. Она говорит: «Я вот таков человек, одежи на мне никакой нету, потому стесняюсь людям на глаза показываться». Тогда падишахов сын выносит из дому мамино платье, да только безрукая сама и одеться не может. Ладно, подходит к ней джигит сзади, набрасывает на нее платье и уводит к себе в комнату. И такая она красивая, что сын падишахов тотчас в нее влюбляется. После этого держит он ее несколько дней в своей комнате, сам кормит, сам поит, сам спать укладывает. Правда, родители его начинают беспокоиться, на сына-то глядя. Мол, чего это он такой задумчивый стал. Спрашивают: «Чего с тобой приключилось, сынок, может, заболел или еще чего?» Тот молчит, потому как боится, однако в безрукую влюбился. Беда. Ну, в конце-то концов вынужден, конечно, сказать. Родители теперь идут по очереди на девушку поглядеть. Девушка, понятно, хороша, красива. Полюбили девушку. Сыну говорят: «Мы за тебя генеральскую либо офицерскую дочь, какую хочешь девку сосватаем, и эту беднягу у себя оставим, возьмем человека особого за нею смотреть, а только ты ее в жены не бери». Сын говорит: «Ни один человек мне не нужен, только вот она нужна». Ну, теперь, конечно, берут они эту девушку. Что было потом — не знаю, да мне уж пора и спать ложиться.
Падишахов сын говорит:
— На тебе пять тысяч рублей, до конца расскажи.
Тогда она продолжает:
— Ну, теперь стали они жить семейно. Понесла она. Как осталось до сроку недели две, уехал муженек на конференцию. Уезжая, наказал родителям: «Когда родит, сына ли, дочь ли, тотчас направьте ко мне вестника». Направили одного солдата. В какую уж там историю солдат по пути угодил, а только привозит он от падишахова сына такое послание: «И саму ее, и новорожденных до моего приезда изничтожьте, на кусте колючем распните да иглами посдирайте с них шкуры». Падишах с женой показывают письмо-то своей снохе. Она говорит: «С того жизнь моя началась, тем, видать, и кончится, что поделаешь, видать судьба моя такая».
Тут падишахов сын в задумчивость впал.
А она говорит:
— Ну, хватит, пожалуй, спать пойду.
Достает падишахов сын десять тысяч рублей и говорит:
— Рассказывай.
— Падишах с женой, конечно, на такие зверства не решаются. Сговариваются между собой, мол, отвезем ее в какое-нибудь дикое поле, там и умрет своей смертью, а сыну скажем, что все исполнили, как он наказал.
Тут падишахова сына слезой прошибло.
— Как отвезли ее в поле, она уж не знает, лечь ей или встать, или сидя помирать. Ребятенки у ней с двух сторон в мешках подвешены, вот бредет она по степи день, другой, и жажда ее мучит нестерпимая. Вдруг неподалеку вода блеснула. Бежит она к реке. Теперь, коли к реке наклонится — ребятишки выпадут, а не напьется — сама от жажды помрет. Ну, решила все ж таки напиться. Только наклонилась, оба ребятенка ее и выпали прямо в реку. В это время слышит она голос неведомый: «Вынь детей из реки! — сует культи в воду, вытаскивает, глядь: и руки заново отросли, и дети оба в руках целехоньки. Оборачивается она, а сзади никого нету, и кто сказал — неизвестно. Вот двинулась она вдоль реки и набрела на махонькую избенку у края леса. Входит — в избе старик со старухой живут. Дня два отдыхает у них, потом она говорит старикам: «Я из такой-то деревни, — и называет какое- то дальнее село, — заблудилась, мол, и не присмотрите ли вы за моими детишками, пока я схожу, хоть денег на пропитание заработаю. И вам за уход заплачу, как положено». Дед с бабкою даже рады, оставили детей у себя. Пошла она и нанялась к одному баю в работники. Недели две проработала, деньги получила, детям и старикам гостинцев накупила, для себя одежки разной и воротилась в избенку. Детишки без нее не по дням, а по часам росли, как вошла она — сидят на сэке (сплошные нары, обычно в переднем углу избы, использовались вместо стола и кровати.), играют себе. Опять она попросила стариков за детьми присмотреть и сказала, что их хлопоты впустую не пропадут. Старик со старухой согласны, оставляют детишек. Она теперь идет свой родной город искать, находит. Отыскала там бывших своих соседей, зашла к ним и говорит: «Вам работник не нужен?» Она, видать, в мужской одежде была. Те говорят: «Вон нашему соседу работник нужен». Зовут соседа. Приходит, ну, договариваются они.
Однако ни братец, ни муж пока еще не догадываются.
— Хозяин тот оказался к разным историям страсть как охочий. А давешний падишахов-то сын по пути с конференции как раз у этого хозяина на постой определился. Работник его лошадь расседлывает. Корма ей задает. Вдруг зовут того работника хозяин и гость, чтоб он им сказки рассказывал. Вот он стоит и сказку им рассказывает, они слушают, а он вот кем оказывается!
С этими словами работник скинул свою верхнюю одежду, а под нею оказалось женское платье.
Тут падишахов сын не знает, что от радости сделать, а сноха-злыдня не знает, что от ужаса делать. Арестовали ее тотчас и заперли. Тут бывший работник говорит:
— За братцем никакой вины нету. Вся вина на снохе. А вот, — говорит, — все деньги, брат, тебе на свадьбу.
Оженили братца заново и свадьбу справили.
Теперь купили еще одну лошадь и поехали они с падишаховым сыном в избенку, что возле леса. Доехали туда, ребятишки сильно выросли, сидят, играют. Падишахов сын от радости не знает, что сделать. Говорит старику со старухой:
— Желаете здесь остаться, или желаете с нами поехать? Если,— говорит, — хотите здесь остаться, то я вас до конца дней обеспечу.
Старик со старухой захотели у себя остаться, а падишахов сын решает много добра всякого им из города отослать. Берут они обоих своих детишек, садятся на лошадей и домой едут.
Как настало время падишахову сыну с конференции возвращаться, ждет старый падишах, в бинокль смотрит. Однажды утром смотрит он в бинокль и видит на дороге двух всадников. Падишах говорит:
— Вообще-то, на нашего сына похоже, да только двое их. Чего-то я не пойму...— Всадники все приближаются. Падишах говорит: — И чего-то они оба в руках держат.
Подъехали всадники еще ближе, падишах опять смотрит. И думает: «Значит, он в другой раз женился, оттого и велел прежнюю свою жену изничтожить». Подъезжают они, входят в дом, здороваются, все честь по чести, и сноха кланяется. Старики не признали ее, здороваются, как с чужим человеком. Вот она детей спать уложила и вышла куда-то. Родители говорят сыну:
— Эх, сынок, разве можно такое писать, чтоб хорошего, дорогого человека страшной смерти предавать?! Коли другую себе нашел, так ведь и по-доброму можно было все обделать.
Сын тут засмеялся и говорит:
— А ведь это и есть ваша прежняя сноха.
Рассказал он им коротко, как все случилось. В это время сноха вошла, обнялись они крепко и долго плакали от радости. Собралось полно народа, праздновали, и я тоже был туда приглашен.
|
