Понадобился одному баю (богачу) работник. Пошел он в поисках в соседнюю деревню. Видит: стоит джигит, ворота собой подпирает.
— Друг, — кличет бай, — есть тут у вас человек, который в работники пошел бы?
— Отчего же нет. Нас вот, к примеру сказать, трое братьев. Я сам могу в работники пойти. Только опять же, плата какова?
Бай говорит:
— Плата такова: за домом у меня черемуха растет, ежели сядет на нее соловей, запоет свои песни, — двести рублей тебе. Но, ты, однако, не должен обижаться. Обидишься, заропщешь — двести рублей с тебя.
На том поладили и поехали в хозяйство бая. Ночь переночевали и с зарей взялись молотить горох. Байская жена тут же, рядом, тоже молотит. «Неплохо я пристроился, — смекает работник, — хозяева наравне со мной спины гнут». Намолотили они две раскладки.
Наступило полуденное время. Жена бая ушла готовить обед. Вскорости кликнула:
— Идите к столу!
Вошел работник в дом, глазам своим не верит: стол ломится от еды вкусной да сытной. «Э-э, — говорит он себе, — да тут совсем хорошо!»
Тем временем в закутке за занавеской младенец запищал-заплакал.
Бай говорит работнику:
— Думается мне, ты еще руки не вымыл, возьми дитя, выведи во двор.
Взял работник малютку. Держит, держит, а тот все сидит и сидит. Долго он держал малютку во дворе, а когда вернулся в дом, — стол пуст-пустехонек. Удивился работник, расстроился, и расстройство это на лице его выступило.
Бай тут как тут:
— Ай, да никак обиделся ты, зароптал?
— Как же тут не зароптать, я же на равных с вами работал!
— Уговор помнишь — не роптать? Гони двести рублей и убирайся домой!
Ушел работник, не солоно хлебавши.
А их, братьев-то, трое было.
— Чего так быстро вернулся? — спрашивают братья старшего.
— Я уже с усами, теперь идите сами, — ответствовал старший брат.
Пошел средний брат и тоже вернулся облапошенный.
Остался младший брат — Шомбай. Собрался было он идти к баю, как тот сам заявился в деревню.
— Есть тут у вас кто, который в работники нанялся бы?
Шомбай и говорит:
— Была бы плата хороша, сам готов пойти.
— Плата, дружок, — поясняет бай, — от соловьиного пения. Ежели ты в рубашке родился и счастье всегда при тебе, он, соловушка, и через день запоет, но, однако, в худшем разе уж через месяц, не более.
— Двести рублей в месяц — большие деньги, — говорит Шомбай.— Согласен я.
Поехали они. Намолотили две раскладки гороха. Когда за третью принялись, бай говорит жене:
— Ты в дом ступай, обед нам готовь вкусный да сытный.
Пошла жена, приготовила обед, кличет к столу.
Вошел Шомбай в дом, глазам своим не верит: стол ломится от еды изобильной. «Ну и дураки же мои старшие, — думает он, глядя на стол, — от такой жизни сбежали».
Собрался он было во двор руки помыть, младенец в закутке за пологом запищал-заплакал.
Бай и говорит:
— Дружок, ты вроде бы руки еще не успел помыть. Вынеси наше дитя во двор.
Вынес Шомбай младенца, держит-подержит. Долго держал, надоело ему это.
— Нет, — говорит Шомбай,— таким манером двоих братьев моих облапошили. Оставайся здесь хоть до вечера!
Усадил он байского наследника на травку, стоит ждет, что дальше будет. Заплакал наследник. Выбежали из дома отец с матерью — оба сразу. Выбежали и глаза вытаращили, слова сказать не могут.
— Чего вы таращитесь, никак онемели? — спрашивает Шомбай.
— Дитя плачет, уж не побил ли его?
— Побил, не побил, вам-то что?
— Как что? Жалко же!
— A-а, вы ропщете, гоните сюда двести рублей!
Ладно. Стали муж да жена совет держать промеж себя: как быть с работником, как от него избавиться?
Жена говорит:
— Надо его заставить землю вспахать — нетронутую, непаханую. Дать ему двух лошадей, пускай пашет. Да и земли кусок дать побольше. Надоест ему пахать, бросит лошадей и уйдет.
Послушался бай своей жены, говорит работнику:
— Эй, дружок, не вспахать ли нам землю залежную под лен-ленок?
— Отчего не вспахать, вспашем, — ответствует работник.
Запрягли двух самых ярых лошадей и поехали пахать самую что ни на есть тяжелую землю. Отмерил бай десять саженей в ширину, шестьдесят в длину и говорит:
— Вспаши, взборони и чтобы к вечеру было готово. Приеду, проверю!
Ладно. Только бай уехал, Шомбай лошадей прирезал, а шкуры развесил на сучьях — просушить. Лежит на травке, на небушко глядит.
Приехал бай, увидел шкуры на сучьях, остолбенел.
— Чего же ты наделал, работничек? — только и смог вымолвить.
— То и сделал, что видишь, — ответствовал Шомбай. — Или ты в обиде?
— Как же не в обиде быть-то!
— А ну гони сюда двести рублей!
Опять совет держат промеж себя муж да жена. И вспомнили они: в сорока пяти верстах есть мельница. Див ее поставил, там и живет. Никто на эту мельницу не ездит: боятся дива. Порешили: послать работника на эту мельницу с полной подводой мешков с пшеницей. Так они сказали Шомбаю, а сами вместо пшенички набили мешки половой. Покидал Шомбай мешки на телегу и еще до полуночи привез на мельницу.
Привез и зычно крикнул:
— Эй, мельник, вылазь. Мели сей же час, тороплюсь!
Мельником на мельнице служил сын старого дива. Возник он откуда-то враз, сунулся к мешкам. Посмотрел, а в них не зерно — полова. И подумалось молодому диву: «А с каким таким подвохом приехал к нам этот молодец?» Подумал, однако виду, что усомнился, не подал. Сказал:
— Ладно. Смелю я тебе твое зерно. Плата такова. Видишь, баба деревянная стоит, чтобы сваи забивать? Возьми эту бабу в рученьки и закинь ее в небо, чтобы с глаз она скрылась и не видать ее стало ни тебе, ни мне.
Шомбай сказал:
— Сейчас я ее закину. Ты на небо смотри да голову береги, как бы она тебя не зашибла, падаючи.
Молодой див уставился глазищами в небо, а Шомбай быстрехонько накинул бишмет (верхняя мужская одежда) на бабу, уселся сверху и говорит:
— Не скоро штуковина эта упадет, иди отца своего старого зови.
Ушел молодой див за отцом, а Шомбай скоренько столкнул бабу в воду. Когда возникли перед ним молодой и старый дивы, только волны по воде ходили ходуном.
— Вон, — показал молодому диву Шомбай, — штуковина твоя только-только плюхнулась.
— Ладно, хорошо, — сказал старый див. — На сей раз ты осилил моего сына. Теперь вот что я тебе скажу. Побежишь наперегонки с моим сыном, и, ежели обставишь его, я вместо мусора твоего насыплю в мешки отборной муки крупчатой.
Шомбай ему наперекор:
— Раз ты мальчонку своего супротив меня выставляешь, я тоже сынка выставлю.
— У тебя же нет сына при себе, — сказал див.
— Он есть, прячется тут, тебя боится. Как только твой побежит, я крикну своему: «А ну-ка, сынок, дай жару!» — и он будет тут как тут.
На том пришли к согласию. Показали молодому диву, до какого дерева бежать.
Побежал молодой див, только пятки засверкали. И тут Шомбай как хлопнет ладонями, как крикнет «хоп!» — и, на его счастье, из- под старой ели выскочил зайчик молодой и как сиганет.
Вернулся див-сын, запыхался, бедняга. Говорит:
— Отец мой, сын этого человека только хвостом передо мной мелькнул и был таков. Вот какой он быстрый. Силен этот человек, раз и сын его маленький так быстр. Нам не ссориться с этим человеком надо, а мир поддерживать. Сделай, как обещал.
Насыпали в мешки муки-крупчатки. Привез ее Шомбай.
Бай и говорит:
— Найди сам место и высыпь туда всю муку.
Шомбай так и сделал.
Вышел поутру бай из дома, видит — подворье его все в муке.
— Эх, ну и работничек мне попался! Дурак ты, что ли, — в сердцах говорит бай. — Другому человеку есть нечего, а ты столько муки отборной в грязь сбросил.
Шомбай и говорит:
— Или ты не доволен, хозяин мой?
— Как же тут довольным быть! Мир такого, как ты, давно не видал!
— Недоволен? Гони двести рублей!
Ладно. Пошел бай в дом, говорит:
— Что делать будем, женушка? Чует мое сердце, пустит нас по миру работник проклятый.
Жена дает совет: пускай-де работник задаст корма жеребцу свирепому с зубами острыми и копытами твердыми.
Бай послушался совета, говорит Шомбаю:
— Эй, работник, вон там у нас жеребец проголодался, принеси ведро воды и дай ему болтушку сытную.
Ладно. Принес Шомбай два ведра воды, плеснул ее на землю и ссыпал туда же всю муку, что была в байской клети. Выпустил он из конюшни жеребца и всю другую скотину во двор выпустил.
«Искусал, затоптал жеребец работника», — думают бай с женой и идут посмотреть, удалась ли хитрость ихняя. Смотрят: жеребец, другие лошади, коровы, овцы — все чавкают болтушку из муки. А Шомбай стоит в стороне довольнехонький.
Всполошился бай, кинулся в клеть, а там муки ни крупиночки, все подметено. И опустились у него руки, и голова поникла.
Шомбаю интересно:
— Чего стоишь, хозяин, как прибитый?
— Как же мне прибитым не быть! Что завтра есть будем, ежели ты ни крупинки муки не оставил?!
— Ты никак ропщешь, хозяин? Тогда гони двести рублей!
Ладно. Солнце к полудню подступило. Сели пить чай. Когда сидели за столом, соловей на черемухе запел-засвистал!
Бай и говорит Шомбаю:
— Слышь, сынок, соловей на черемухе поет. Исполнился твой срок, знать, счастливый ты.
— Ой, посмотреть бы на того соловья, — сказал Шомбай и вышел за ворота. Видит, на черемухе сидит дочь байская восемнадцати лет и свистит, щелкает соловьем. Сшиб он ее с дерева.
— Ой, ей, — запричитали бай с женой, — погубил изверг нашу деточку!
— Или вы ропщете? — сказал Шомбай. — Гоните двести рублей, и я ухожу.
Кучу денег принес Шомбай домой.
|
