«Прощай, мое старенькое, красненькое плюшевое пальтишко! Я из тебя уже давно выросла!». Это было уже даже не пальтишко, а облезлая куртчонка. Сегодня я надену свое новое, темно-зелёное пальто с чёрным меховым воротником и с такой же оторочкой на рукавах. И ещё – новые тёплые кожаные сапожки. Я долго ждала наступления зимы, чтобы, наконец, нарядиться в обновку.
Была середина ноября, снег еще не выпал, но уже целую неделю стоял крепчайший мороз, от которого земля промерзла до хруста под ногами и до опасных кочек, от которых прежде всего нужно было беречь новенькие сапожки.
Вообще-то повод наряжаться был не очень весёлый: меня везли в райцентр в больницу. Болезнь у меня обнаружили странную, непонятную мне, но с красивым названием – скарлатина. Это название ассоциировалось у меня тогда с чем-то лёгким, воздушным, неземным и звучало как «балерина» или «бригантина». Но симптом болезни был самый обычный и очень даже земной: у меня облезла кожа на ладонях и ступнях.
В поликлинике было многолюдно, и у меня зарябило в глазах, как от калейдоскопа. Я остановила взгляд на красивой девушке с чёрными распущенными волосами. Тут же представила ее амазонкой, скачущей на диком мустанге. Вот она летит через пропасть, волосы развеваются, блестят на солнце…
«Дочка, идем. Наша очередь подошла», – прервала мои видения мама. Изучив мои ладони, врач дала направление в больницу. В детском отделении мест не оказалось, и меня положили в глазное. Когда мама уходила, я начала плакать. Я проплакала целый день и так безутешно, что все медсестры уговаривали и успокаивали меня. Они стучали в картонную перегородку: « Тетя Аграфена, приходи к нам!». Но тётя Аграфена, работавшая здесь санитаркой, пришла лишь на второй день. Она была из нашей деревни, и я её знала. Её приход ненадолго успокоил меня. Я снова и снова подходила к окну в конце коридора и, глядя вдаль, продолжала всхлипывать. На третий день приехала бабушка, и мне стало чуть веселей.
Ночью, когда все спали, раздался стук в дверь. Я встала и выглянула в коридор. Там стоял парень лет семнадцати, закрыв глаза ладонью. Медсестра тётя Фрося расспрашивала его:
– Как тебя зовут?
– Серёжа.
– Адрес.
Он назвал соседнее с нашим село.
– Что у тебя с глазами?
– Да вот, баловались с ребятами. У меня в руке была бутылка с карбидом. Бутылка выскользнула из рук и разбилась, а карбид в глаза попал. Очень больно.
– Ещё бы!
Тетя Фрося увела его в процедурный кабинет. Сережа сразу стал её любимчиком.
На следующий день утром к нему приехала сестра. Она была очень красивой: пышные русые волосы, голубые глаза, тонкие черты лица. Я внимательно изучала её лицо, и у меня в воображении стал вырисовываться образ.
– Угощайся, девочка.
Девушка подала мне кусок золотистой жареной рыбы.
– Спасибо.
Я выскользнула из палаты: меня опять не так поняли... Я не знаю, кем бы стала Серёжина сестра в моем воображении, но процесс создания образа был так буднично прерван.
Через два дня Сереже стало легче, и его перевели в коридор к мальчикам (все палаты были переполнены). А в мою палату привели новенькую – Тамару. У неё была трахома. Она училась в седьмом классе и мне, первоклашке, казалась уже почти взрослой.
Серёжа уже вовсю играл в шахматы с соседом по койке – пятиклассником Вовой. Оказался он парнем весёлым и остроумным. Вокруг него собиралась вся молодёжь больницы. Я безудержно смеялась над его весёлыми шутками, за что получала замечания от тёти Фроси. Что поделать, если у меня одни крайности и я совсем не знаю середины: если плачу, то безутешно, если смеюсь, то безудержно.
Как-то вечером после ужина мы с Тамарой заскучали. До отбоя было еще далеко. Бабушка моя накануне уехала в деревню, потому что я уже успела привыкнуть здесь. Серёжа с Вовкой играли в шахматы. Поставив Вовке очередной «мат», Серёжа снова стал ставить фигуры для новой партии. «Как, разве он сегодня ничего интересного не расскажет нам?», – разочарованно подумала я. Но, видимо, и Тамару обуревали те же мысли. Она шепнула мне в ушко: «Иди и дерни его за ухо». «А что? Ведь это всего лишь шутка». И я стала тихонько подкрадываться к Серёжке. Я почти была уже у цели, но тут Вовка дал предупреждающий знак Серёже, и тот резко обернулся. Дальше помню лишь как раздался истошный крик, и я крепко зажмурила глаза. Кажется, так с закрытыми глазами меня и увели в палату. Оказалось, что мой указательный палец попал в левый серёжин глаз.
Ночью я не могла уснуть от переживаний. Выйдя в коридор, я поставила стул возле окна и забралась на него: покрытые густым инеем рябиновые ветки закрывали пространство за окном. Я смотрела на многочисленные огни, представляла себе большой город, где красивые люди улыбаются друг другу, потому что им очень хорошо и радостно.
Высоко в небе светила полная, идеально круглая луна. Это была даже не луна, а светящийся воздушный шар. Мое воображение дорисовало на ней трапецию и вцепившуюся в неё маленькую воздушную гимнастку в пышной балетной пачке. Она выделывала такие сложные упражнения там, на небе, и это выглядело так красиво, что я подумала: «Если бы Серёжа мог видеть её сейчас, он обязательно простил бы меня». Но тут заскрипела койка, и Серёжа застонал.
Дежурившая в эту ночь тетя Фрося выбежала и подошла к Серёже. А потом увидела меня.
– Ах ты, хулиганка! Ты же опять набедокуришь чего-нибудь! Ишь, размахалась руками, еще и окно разобьешь!..
Оказывается, я плавными движениями рук помахала своей небесной подруге. Тетя Фрося отправила меня в палату, а стул унесла с собой.
Я опять безутешно плакала в подушку. Наверное, эта была первая бессонная ночь в моей короткой ещё жизни и первое, свалившееся на мою голову, большое горе.
На следующий день меня выписали, видимо, как представляющую особую опасность для здоровья пациентов. Уходя, я в последний раз взглянула на Сережу. Он еще спал. Одеяло закрывало половину его лица, глаза были забинтованы. Виден был лишь темно-русый чуб, а между повязками розовело вожделенное левое ухо.
Старушка-медсестра, добрая тетя Оля (она работала только днем) дала мне с собой множество коробок и коробочек из-под лекарств. На прощание погладила меня по голове: «Не переживай, малышка, все будет хорошо. Сережу мы обязательно вылечим. А ты впредь будь осторожней, не шали больше». У меня опять брызнули слезы из глаз. Они высохли лишь, когда мы стали подъезжать к деревне. Сердце радостно запрыгало от предстоящей встречи с родными, с подружками и одноклассниками.
Сначала мы долго играли с моими трофейными коробками, фантазируя с подружками и находя для коробочек все новое и новое применение. А потом были самые веселые моей жизни зимние каникулы. Каждый день мы катались на самых настоящих санях, в которые обычно запрягают лошадь. Ребята постарше поднимали сани на гору, и мы всей гурьбой, кто как успел, запрыгивали на них и съезжали с визгом девчат и гиканьем пацанов. Кто-то падал и бежал потом за санями, пытаясь догнать, но куда там! Вот смеху-то было!..
Потом опять учёба. И вскоре больница забылась.
После окончания родной школы-восьмилетки я подала документы в среднюю школу соседнего села.
На уроке труда я сидела за первой партой напротив учительского стола. Швейное дело вела у нас молодая, красивая учительница Клавдия Васильевна. Я, кажется, так и не дошила ничего до конца, но в журнале почему-то всегда стояли пятерки. Как можно было вообще учиться и умудряться даже получать хорошие оценки, когда у тебя глаза постоянно за окном, а мысли где-то в облаках!
Как-то Клавдия Васильевна сидела задумавшись, обернувшись к классу полупрофилем. Лицо её мне вдруг показалось очень знакомым. Я вспомнила больничную палату, Серёжу и золотистую рыбу… Да, это была моя не успевшая воплотиться в образ прекрасная леди. Но тогда она мне показалась выше ростом. Может, оттого, что сама я выросла за эти восемь лет.
– Клавдия Васильевна, у вас нет брата, который в десятом классе повредил глаза карбидом?
– Да. Это Серёжа. Глаза ему тогда почти вылечили. Но какая-то девочка ткнула ему пальцем в левый глаз. Пошло осложнение. Даже стоял вопрос об ампутации. Хотели поставить стеклянный протез.
– А ведь та девочка была я.
– Ладно, милая, не переживай. Все обошлось… Правда, этот глаз у него почти не видит. Был у Серёжи период, когда он потерял всякий интерес к жизни. Потом взял себя в руки. Теперь у него жена, дети, и живет он в Подмосковье.
А Земля-то, оказывается, круглая! И мир так тесен… Я опять почувствовала себя маленькой преступницей, чья, казалось бы, невинная шалость обернулась для кого-то жизненной трагедией.
Так бывает, что иногда совершаешь ошибки, потом глубоко раскаиваешься в них, ищешь себе оправдания, но … не находишь.
Вотчинникова Светлана Заитовна в книге Балаларга бүләк = Подарок детям.– Казань: Рухият, 2007.– 208 с.
|
