Продолжение. Начало здесь ====>
Удивившись, что его здесь знают, он обернулся и увидел, что на подушке вместо старухи сидит дивной красоты дама, окруженная множеством рабов и прислужниц. Потеряв дар речи от изумления, Саид скрестил руки на груди и отвесил низкий поклон.
— Саид, милый мой мальчик,— сказала дама,— как ни сожалею я о злоключениях, приведших тебя в Багдад, это единственное — так назначено судьбой — место, где решится твоя участь, если ты покинул родительский дом, не достигнув двадцати лет. Саид, при тебе ли еще твой свисточек?
— Как же! — воскликнул он радостно, вытаскивая золотую цепочку.— А вы, наверно, та добрая фея, что сделала мне этот подарок, когда я родился?
— Я была другом твоей матери,— отвечала фея,— и буду твоим другом, пока ты будешь добр. Ах, если бы твой отец, этот легкомысленный человек, послушался моего совета! Ты был бы избавлен от многих бед.
— Ну, видно, так было суждено! — возразил Саид.— Но велите, любезнейшая фея, запрячь в вашу облачную колесницу сильный северо-восточный ветер, посадите меня на нее и за несколько минут доставьте в Бальзору к моему отцу. Я терпеливо проживу там шесть месяцев, оставшихся до моего двадцатилетия.
Фея улыбнулась.
— Ты мастер говорить с нами,— отвечала она,— но, увы, бедный Саид, это невозможно. Сейчас, когда ты не в родительском доме, я не могу совершить для тебя никаких чудес. Даже из-под власти этого жалкого Калум-бека освободить я тебя сейчас не могу. Он находится под покровительством твоей могущественной противницы.
— Значит, у меня есть не только добрая заступница, но и противница? Ну, ее влияние я, кажется, уже не раз ощущал. Но уж советом-то вы можете мне помочь? Следует ли мне пойти к калифу и попросить у него защиты? Он человек мудрый, он защитит меня от Калум-бека.
— Да, Гарун мудр! — сказала фея.— Но к сожалению, он тоже всего-навсего человек. Он доверяет своему казначею Месуру, как себе самому, и он прав, ибо испытал Месура и убедился в его верности. Но и Месур доверяет своему другу Калум-беку, как себе самому, и тут он не прав, ибо Калум человек скверный, хотя и доводится родственником Месуру. К тому же Калум хитер, и, приехав сюда, он сразу наплел о тебе небылицу своему двоюродному брату, главному казначею, а тот в свою очередь рассказал ее калифу, и приди ты сейчас во дворец Гаруна, тебя приняли бы там плохо, потому что он не поверил бы тебе. Но есть другие способы приблизиться к нему, и звездами предначертано, что ты завоюешь его расположение.
— Это, конечно, скверно,— сказал Саид грустно.— Придется еще некоторое время торчать у лавки гнусного Калум-бека. Но одну милость, глубокоуважаемая фея, вы все-таки могли бы мне оказать. Я обучен воинскому искусству, и нет для меня большей радости, чем военная игра, где вовсю идут в ход копья, луки и тупые мечи. Знатнейшие юноши этого города устраивают такие игры каждую неделю. Но выступать в состязаниях позволено только людям прекрасно снаряженным и, кроме того, только свободным, а не каким-то там слугам с базара. И вот если бы вы смогли устроить так, чтобы у меня раз в неделю были конь, доспехи и оружие и чтобы узнать меня в лицо было не так-то легко...
— На такое желание благородный молодой человек, пожалуй, имеет право,— сказала фея.— Отец твоей матери был храбрейшим человеком в Сирии, и его дух, по-видимому, ты унаследовал. Запомни этот дом. Здесь раз в неделю тебя будут ждать лошадь и два конных оруженосца, а также оружие и доспехи и еще вода, умывшись которой ты сделаешь неузнаваемым свое лицо. А теперь, Саид, прощай! Будь терпелив, умен и добродетелен. Через шесть месяцев твой свисточек зазвучит, и слух Зулимы будет открыт его звукам.
Юноша простился со своей чудесной покровительницей с благодарностью и благоговением. Он хорошенько запомнил дом и улицу и пошел назад на базар.
На базар он вернулся как раз вовремя, чтобы поддержать и спасти своего хозяина. Около лавки собралась большая толпа, мальчишки плясали вокруг купца и дразнили его, а старики смеялись. Он стоял перед лавкой, дрожа от ярости, с шалью в одной руке и покрывалом в другой. А вызвано это странное зрелище было происшествием, случившимся в отсутствие Саида. Калум стал у двери вместо своего красавца слуги и принялся хвалить свой товар, но никто не хотел покупать у безобразного старика. В это время по базару ходили двое мужчин, они хотели купить подарки для своих жен. В поисках чего-либо подходящего они уже несколько раз обошли базар и сейчас, шаря глазами, опять приблизились к лавке Калум-бека.
Заметив это, Калум-бек решил воспользоваться случаем и крикнул:
— Сюда, господа, сюда! Чего вы ищете? Вот прекрасные шали, прекрасный товар!
— Вполне возможно, любезный,— ответил один из них,— что твой товар и хорош, но жены у нас привередливы, а в городе теперь вошло в обычай не покупать шалей ни у кого, кроме как у красавца зазывалы Саида. Мы уже полчаса ищем его повсюду, но никак не можем найти. Но если ты скажешь нам, где он, то в другой раз мы купим что-нибудь у тебя.
— Аллахит аллах! — воскликнул Калум-бек, любезно осклабившись.— Пророк привел вас туда, куда следует! Вы ведь искали красавца зазывалу, чтобы купить шали? Ну, так входите, это его лавка.
Один из них стал смеяться над неказистой фигурой коротышки Калума и над его утверждением, будто он и есть красавец зазывала. А другой, решив, что Калум глумится над ним, не остался в долгу и осыпал его бранью. Тут Калум-бек вышел из себя. Он стал призывать соседей в свидетели, что именно его лавку, а не чью другую называют лавкой красавца зазывалы. Но соседи, завидовавшие его бойкой в последнее время торговле, отмалчивались, и тогда незнакомцы накинулись на старого лгуна, как они его назвали, самым нешуточным образом. Калум защищался больше криком и бранью, чем кулаками, и тем самым привлек к своей лавке тьму народа. Полгорода знало его как мерзавца и скрягу, поэтому все злорадствовали, когда на него посыпались тумаки, и один из этих двух незнакомцев уже вцепился ему в бороду, как вдруг был схвачен за руку и одним махом брошен на землю, да так, что с него свалился тюрбан, а туфли его отлетели далеко в сторону.
Толпа, которой, наверно, приятно было бы посмотреть, как бьют Калум-бека, громко заворчала, а спутник поваленного оглянулся, ища того, кто посмел сбить с ног его друга. Но, увидев перед собой рослого, сильного юношу со сверкающими глазами и мужественным выражением лица, он не осмелился напасть на него, тем более что Калум, которому его спасение показалось чудом, указал на этого молодого человека и закричал:
— Ну, чего вам еще нужно? Вот же он, господа! Это Саид, тот самый красавец!
Окружающие засмеялись, ведь они знали, что досталось Калум-беку ни за что ни про что. Упавший сконфуженно поднялся и заковылял со своим товарищем прочь, не купив ни шали, ни покрывала.
— О звезда зазывал, венец базара! — воскликнул Калум, войдя со своим слугой в лавку.— Это называется воистину прийти вовремя, это называется воистину заступиться! Ведь тот малый лежал на земле так, словно никогда не стоял на ногах, а я... а мне не понадобился бы больше цирюльник, чтобы причесывать и умащать мою бороду, приди ты хотя бы на две минуты позже. Как мне вознаградить тебя?
Рукой и сердцем Саида управляло только мгновенное чувство жалости. Теперь, когда это чувство утихло, он чуть ли не раскаивался в том, что избавил этого негодяя от хорошей трепки. Потеря десятка-другого волосков, думал он, сделала бы Калума недели на две мягким и уступчивым. Но Саид решил все-таки воспользоваться благосклонностью купца и в награду себе попросил разрешения свободно располагать вечером раз в неделю — для прогулок или для чего-либо еще. Калум согласился, прекрасно понимая, что его подневольный слуга слишком разумен, чтобы сбежать без денег и хорошей одежды.
Вскоре Саид добился того, чего хотел. В следующую же среду, в день, когда молодые люди из знати собирались на одной из площадей города, чтобы поупражняться в воинском искусстве, он сказал Калуму, что хочет провести этот вечер по собственному усмотрению, и, когда тот разрешил, отправился на улицу, где жила фея, и постучался в нужную дверь, которая тотчас же отворилась. Слуги были, казалось, подготовлены к его появлению, ибо, не спросив, что ему угодно, они отвели его по лестнице в какую-то прекрасную комнату. Там они первым делом подали ему воду для умывания, которая должна была сделать его неузнаваемым. Омочив ею лицо, он погляделся в металлическое зеркало и почти не узнал себя самого: он оказался загорелым, с красивой черной бородой и выглядел по меньшей мере на десять лет старше, чем был на самом деле.
Затем они отвели его во вторую комнату, где он нашел полный набор превосходной одежды, в какой не стыдно было бы показаться и самому калифу багдадскому в день, когда тот во всем блеске своего великолепия делал смотр своему войску. Кроме тюрбана тончайшей ткани с алмазной пряжкой и высоко торчащими перьями цапли, кроме платья из тяжелой красной шелковой материи, затканной серебряными цветами, Саид нашел серебряную кольчугу настолько тонкой работы, что она повторяла каждое движение тела и в то же время была так крепка, что ее нельзя было пробить ни копьем, ни мечом. Завершил его воинское облачение дамасский клинок в богато украшенных ножнах, с двумя бесценными, как показалось Саиду, камнями на рукоятке. Когда он, полностью переодевшись, вышел за дверь, слуга подал ему шелковый платок и сказал, что платок этот посылает ему хозяйка дома. Если он вытрет им лицо, борода и загар исчезнут.
Во дворе стояли три прекрасные лошади. На самую лучшую сел Саид, на двух других — его слуги, и он радостно поскакал к площади, где проходили военные игры. Блеском своей одежды и великолепием своего оружия он привлекал к себе всеобщее внимание, и шепот восхищения пробежал по толпе, когда он вошел в круг, который она обступала. Это было блестящее собрание храбрейших и благороднейших юношей Багдада. Даже братья калифа гарцевали здесь на конях и держали на весу копья. Когда появился Саид, которого никто не знал, к нему подъехал сын великого визиря с несколькими друзьями, почтительно поклонился ему, пригласил его принять участие в играх и спросил, как его зовут и откуда он родом. Саид назвался Альманзором из Каира, сказал, что сейчас путешествует и, наслышавшись о храбрости и ловкости знатных багдадских юношей, не преминул увидеть их и познакомиться с ними. Молодым людям понравились учтивость и мужественность Саида-Альманзора. Они велели подать ему копье и предложили выбрать себе соратников, ибо все уже разделились на два отряда, чтобы сражаться друг с другом один на один и скопом.
Но если внешность Саида уже привлекла к нему внимание, то еще больше изумила теперь всех его необыкновенная ловкость и расторопность. Конь его был быстрее птицы, а его меч и того стремительней. Он метал копье так легко, далеко и метко, словно это была стрела, пущенная из хорошего лука. Он победил самых храбрых из дружины противников и в конце игр признан был победителем настолько единодушно, что один из братьев калифа и сын великого визиря попросили его померяться силами и с ними. Али, брата калифа, он победил. А сын великого визиря сопротивлялся так отважно, что после долгого боя сочли за лучшее отложить решение до следующего раза.
На другой день после этих игр во всем Багдаде только и было разговоров что о красивом, богатом и отважном чужеземце. Все, кто его видел, и даже те, кого он победил, были в восторге от его благородных манер. В лавке Калум-бека он и сам слышал разговоры о себе, и все жалели только, что никто не знает, где он живет. В следующий раз он нашел в доме феи еще более красивую одежду и еще более драгоценное оружие. На сей раз собралось чуть ли не пол-Багдада, даже калиф взирал с балкона на это зрелище. Он тоже пришел в восхищение от чужеземца Альманзора и, когда игры закончились, повесил ему на шею в знак своего восхищения большую золотую медаль на золотой цепочке. Эта вторая, еще более блестящая победа не могла не вызвать зависти у багдадских молодых людей.
— Какой-то чужеземец,— говорили они,— приезжает в Багдад, чтобы отнять у нас славу, честь и победу! И теперь станет хвалиться в других местах, что среди цвета багдадской молодежи не нашлось никого, кто мог бы хоть как-то тягаться с ним!
Так говорили они и решили как бы случайно напасть на него впятером или вшестером во время ближайших игр.
От острого взгляда Саида не ускользнули эти признаки недовольства. Он видел, как молодые люди собирались по углам, шушукались, поглядывали на него со злостью. Он понимал, что никто, кроме брата калифа и сына великого визиря, не питает к нему особой приязни, да и эти двое докучали ему вопросами, где можно его навестить, чем он занимается, что ему понравилось в Багдаде, и тому подобными.
По странной случайности молодой человек, бросавший на Саида самые злобные взгляды и настроенный против него, казалось, враждебнее всех, был не кем иным, как драчуном, которого он недавно сбил с ног возле Калум-бековой лавки, когда тот готов был вырвать бороду у незадачливого купца. Человек этот глядел на него всегда внимательно и завистливо. Саид, правда, несколько раз его побеждал, но этой причины было для такой враждебности недостаточно, и Саид уже опасался, что тот узнал в нем по росту или по голосу слугу Калум-бека, а такое разоблачение сделало бы его жертвой насмешек и мести этих людей. Покушение, предпринятое его завистниками, не удалось благодаря его осторожности и храбрости, а также благодаря дружескому отношению к нему брата калифа и сына великого визиря. Увидав, что его окружило по меньшей мере шесть человек, которые пытаются выбить его из седла или обезоружить, они поскакали на помощь, разогнали нападавших и пригрозили молодым людям отстранить их от игр за бесчестное поведение.
Больше четырех месяцев показывал уже таким образом Саид, на удивление всему Багдаду, свою храбрость, когда как-то вечером, возвращаясь домой с игр, он услыхал чьи-то как будто знакомые голоса. Впереди него медленным шагом, о чем-то, видимо, совещаясь, шли четверо. Тихонько приблизившись к ним, Саид услышал, что говорят они на жаргоне орды Селима, и догадался, что эти четверо вышли из пустыни на какое-то разбойное дело. Первым его побуждением было уйти от них подальше, но, подумав, что он может предотвратить какое-нибудь злодеяние, он подкрался еще ближе, чтобы подслушать их разговор.
— Привратник ясно сказал: улица справа от базара,— говорил один,— по ней он должен пройти сегодня ночью с великим визирем.
— Хорошо,— отвечал другой,— великого визиря я не боюсь: он стар и, наверно, не такой уж герой, а вот калиф, говорят, хорошо владеет мечом, и нет у меня к нему доверия: за ним крадется, скорее всего, целая дюжина телохранителей.
— Ни единого,— возразил ему третий.— Всякий раз, когда его видели и узнавали ночью, он бывал только с визирем или с главным казначеем. Сегодня ночью он должен быть в наших руках, но ранить его нельзя.
— Лучше всего, по-моему,— сказал первый,— накинуть ему петлю на шею. Убивать его нам нельзя, ведь за его труп дадут небольшой выкуп, а то и вовсе не дадут ничего.
— Значит, за час до полуночи! — сказали все хором и разошлись кто куда.
Саид был сильно испуган готовящимся покушением. Он решил поспешить во дворец калифа и предупредить о грозящей опасности. Но, пробежав уже несколько улиц, он вспомнил слова феи насчет того, что он у калифа на очень плохом счету. Он сообразил, что над его доносом могут посмеяться или увидеть в нем попытку подольститься к владыке Багдада, и поэтому он замедлил шаг и почел за лучшее положиться на свой добрый меч и самому спасти калифа от разбойников.
Он не стал возвращаться в дом Калум-бека, а сел на ступени мечети и дождался там наступления ночи. Затем он прошел мимо базара в ту улицу, которую назвали разбойники, и спрятался за выступом дома. Простояв там около часа, он услыхал, как по улице медленно приближаются два человека. Сначала он подумал, что это калиф и его визирь, но один из них хлопнул в ладоши, и тотчас со стороны базара очень тихо и быстро пришли двое других. Они пошептались, а затем разделились. Трое спрятались неподалеку от Саида, а четвертый стал ходить по улице взад и вперед. Ночь была очень темная, но тихая, и поэтому Саиду приходилось полагаться почти целиком на свой острый слух.
Прошло еще около получаса, когда со стороны базара послышались шаги. Разбойник, по-видимому, тоже услышал их. Он шмыгнул мимо Саида к базару. Шаги приближались, и Саид различал уже какие-то темные фигуры, как вдруг разбойник хлопнул в ладоши, и в тот же миг выскочили из засады те трое. Люди, на которых они напали, были, вероятно, вооружены, ибо Саид услыхал звон скрестившихся мечей. Он тотчас выхватил свой дамасский клинок и с криком «Смерть врагам великого Гаруна!» ринулся на разбойников. Первым ударом он уложил одного из них и бросился на двух других, которые как раз собирались обезоружить человека, которому они накинули петлю на шею. Саид вслепую ударил клинком по веревке, чтобы ее разрубить, но размахнулся так сильно, что заодно отхватил одному из разбойников кисть руки. Разбойник упал на колени со страшным воплем. Теперь к Саиду, еще сражавшемуся с третьим, повернулся четвертый разбойник, который дотоле дрался с другим человеком. Но, едва обретя свободу, тот, на кого была накинута петля, выхватил свой кинжал и всадил его сбоку в грудь нападавшему. Увидев это, разбойник, еще оставшийся целым, бросил саблю и убежал.
Саид не долго пребывал в неведении, кого он спас, ибо более рослый из тех двоих подошел к нему и сказал:
— И это покушение на мою жизнь или на мою свободу, и эта непонятная помощь и спасение одинаково странны. Откуда вы знали, кто я такой? Вы знали о намерении этих людей?
— Повелитель правоверных,— отвечал Саид,— ибо я не сомневаюсь, что это ты. Сегодня вечером мне довелось идти по улице Эль-Малек позади нескольких незнакомцев, неведомому и тайному языку которых я некогда обучился. Они говорили о том, чтобы взять тебя в плен, а этого достойного человека, твоего визиря, убить. Поскольку предупреждать тебя было уже поздно, я решил помочь тебе, отправившись на то место, где они будут тебя поджидать.
— Спасибо тебе,— сказал Гарун,— однако задерживаться здесь не следует. Возьми это кольцо и приди с ним завтра ко мне во дворец. Мы подробнее поговорим тогда о тебе и о твоей помощи и поглядим, как мне вознаградить тебя наилучшим образом. Пошли, визирь, здесь оставаться опасно: они могут вернуться.
Сказав это и надев кольцо на палец юноше, он хотел увести великого визиря. Но тот попросил его еще немного подождать, повернулся и протянул изумленному юноше тяжелый кошелек.
— Молодой человек,— сказал он,— мой повелитель калиф может сделать тебя кем угодно, даже моим преемником, я же мало что могу сделать, а что могу, то лучше сделать сегодня, чем завтра. Поэтому возьми этот кошелек. Но этим, конечно, не исчерпывается моя благодарность. Каждый раз, когда у тебя появится какое-нибудь желание, приходи смело ко мне.
Сам не свой от счастья, Саид поспешил домой. Но здесь ему был оказан скверный прием. Из-за его долгого отсутствия Калум-бек сперва рассердился, а потом забеспокоился, подумав, что вполне может лишиться красивой вывески для своей лавки. Он встретил его бранью и бушевал как сумасшедший. Но Саид, заглянув в кошелек и обнаружив, что там полно золотых монет, решил, что отправиться на родину он может теперь и без милости калифа, которая оказалась бы, конечно, не меньшей, чем благодарность его визиря, и поэтому Саид не стал молчать, а твердо и ясно сказал Калум-беку, что не останется у него больше ни на час. Сначала Калум-бек пришел от этого в ужас, но потом презрительно засмеялся и сказал:
— Ах ты оборванец, бродяга, босяк! Где ты добудешь обед и найдешь ночлег?
— Это не ваша забота, господин Калум-бек,— ответил Саид упрямо.— Прощайте, больше вы меня не увидите.
Сказав это, он выбежал из дому, и Калум-бек глядел ему вслед, потеряв дар речи от удивления. Но на следующее утро, хорошенько обдумав случившееся, он разослал во все стороны своих упаковщиков, чтобы они выследили беглеца. Они долго искали напрасно, но наконец один вернулся и сказал, что видел, как Саид, зазывала при лавке, вышел из мечети и направился в караван-сарай. Но его не узнать: он носит прекрасное платье, кинжал, саблю и великолепный тюрбан.
Услыхав это, Калум-бек разразился проклятиями и воскликнул:
— Он обокрал меня и на эти деньги оделся! О горе мне!
Затем он побежал к начальнику городской стражи и, поскольку все знали, что Калум-бек родственник Месура, главного казначея, без труда заполучил нескольких стражников, чтобы арестовать Саида. Саид сидел у караван-сарая и спокойно договаривался с купцом, которого там нашел, насчет поездки в Бальзору, свой родной город. Тут на него вдруг напали несколько человек и, несмотря на его сопротивление, связали ему за спиной руки. Он спросил, чем оправдано их насилие, и они ответили, что действуют от имени городской стражи и его законного хозяина Калум-бека. Тут подошел и сам урод-коротышка, стал смеяться и глумиться над Саидом, а потом залез к нему в карман и с торжествующим криком вынул оттуда, к изумлению окружающих, большой кошелек с золотом.
— Смотрите! Все это он понемногу наворовал у меня, мерзавец! — закричал Калум-бек.
И, с отвращением глядя на арестованного, стражники воскликнули:
— Подумать только! Такой еще молодой, такой красавец, а такой негодяй! На суд, на суд его, пускай отведает палок!
Стражники потащили его с собой, и огромная толпа людей всякого звания пошла за ним, крича:
— Смотрите, это красавец зазывала с базара, он обокрал своего хозяина и бежал, он украл двести золотых!
Начальник городской стражи встретил арестованного с мрачным выражением лица. Саид хотел объясниться, но начальник велел ему молчать и допросил только коротышку купца. Он показал ему кошелек и спросил, украли ли у него эти деньги. Калум-бек поклялся, что деньги украдены. Однако благодаря своей ложной клятве получил только деньги, но не красавца зазывалу, стоившего доброй тысячи золотых, ибо судья сказал:
— По закону, который всего несколько дней назад издал мой могущественный повелитель калиф, всякая кража на сумму более чем в сто золотых, совершенная на базаре, карается пожизненной ссылкой на пустынный остров. Этот вор подоспел как раз вовремя: он дополнит число таких молодцов до двадцати. Завтра их погрузят на барку и повезут в море.
Саид был в отчаянии, он заклинал начальника выслушать его, позволить ему сказать хоть одно слово калифу, но в этой милости ему отказали. Калум-бек, который теперь жалел, что дал клятву, тоже вступился за него, но судья ответил:
— Ты получил свои деньги и можешь быть доволен, ступай домой и веди себя смирно, не то я взыщу с тебя по десяти золотых за каждое возражение.
Калум в смущении умолк, а судья сделал знак, и несчастного Саида увели. Его доставили в темную и сырую тюрьму. Девятнадцать горемык, которые лежали там на соломе, встретили его как товарища по несчастью грубым смехом и проклятиями судье и калифу. Как ни страшна была Саиду ожидавшая его участь, как ни ужасна мысль, что его сошлют на пустынный остров, он нашел некоторое утешение в том, что не далее как завтра покинет эту страшную тюрьму. Но он сильно ошибся, вообразив, что на корабле ему будет лучше. Все двадцать преступников были брошены в трюм, где нельзя было стоять во весь рост, и они, толкаясь, дрались за лучшие места.
Подняли якоря, и Саид горько заплакал, когда судно, увозившее его от родины, тронулось. Лишь раз в день давали им немного хлеба и фруктов и по глотку пресной воды, и так темно было в трюме, что всякий раз, когда узников кормили, приходилось приносить свечи. Чуть ли не каждые два-три дня кто-нибудь умирал — такой нездоровый воздух был в этой плавучей тюрьме, и Саида спасли только его молодость и его крепкое здоровье.
Две недели уже пробыли они в море, когда волны вдруг зашумели сильнее и на корабле поднялась необычная суета. Саид догадался, что надвигается буря. Это было ему даже по душе, ибо он надеялся, что теперь погибнет. Корабль все сильнее швыряло туда и сюда, и наконец он со страшным треском сел на мель. Крики и вопли донеслись с палубы, смешавшись с завыванием бури. Наконец все снова затихло, но тут же один из узников обнаружил, что в судно проникает вода. Они стали стучать в крышку люка, но им никто не ответил. Когда течь усилилась, они дружно уперлись в крышку и высадили ее.
Они поднялись по трапу, но на палубе не нашли ни души. Вся команда спаслась на шлюпках. Тут большинство узников впало в отчаяние, ибо буря делалась все неистовее, корабль трещал и погружался в воду. Еще несколько часов провели они на палубе и поели напоследок, найдя на судне съестные припасы, а потом буря вдруг опять грянула с прежней силой, корабль сорвало с рифа, за который он зацепился, и разнесло в щепы.
Саид успел ухватиться за мачту и все еще держался за нее, когда судно разбилось. Волны бросали его туда и сюда. Но он, гребя ногами, каждый раз удерживался над водой. Так плыл он уже около получаса, все время подвергаясь смертельной опасности, как вдруг цепочка со свистком выпала у него из-за кушака, и он еще раз решил испробовать, издает ли свисток звук. Вцепившись в мачту одной рукой, он другою поднес свисток к губам и подул в него. Раздался звонкий, чистый свист, и буря мгновенно утихла, и волны улеглись, как будто их полили маслом. Не успел он, переведя дух, оглядеться, не видно ли где-нибудь суши, как мачта под ним начала странным образом раздуваться и шевелиться, и, к немалому своему ужасу, он увидел, что сидит верхом уже не на бревне, а на огромном дельфине. Но через несколько мгновений он снова оправился от испуга и, увидев, что дельфин хоть и быстро, но спокойно и уверенно плывет своим путем, приписал свое чудесное спасение серебряному свистку и доброй фее и громко выкрикнул слова самой искренней благодарности.
С быстротой стрелы нес его чудесный его конь по волнам, и еще не успело стемнеть, когда он увидел землю и различил широкую реку, в которую дельфин тотчас же и свернул. Вверх по течению плылось медленнее, и, чтобы не обессилеть, Саид, помнивший, как поступают в старых волшебных сказках, достал свой свисток, громко и решительно свистнул и пожелал хорошенько поесть. Дельфин тотчас остановился, и из воды вынырнул стол, нисколько не мокрый, словно он неделю стоял на солнце, и весь уставленный вкуснейшими кушаньями. Саид прямо накинулся на еду, ибо во время заключения кормился скудно и скверно. Насытившись, он сказал спасибо, и стол ушел под воду, а Саид шлепнул дельфина по боку, и тот сразу поплыл дальше вверх по реке. Солнце уже садилось, когда Саид увидал в темной дали большой город, минареты которого походили, как показалось ему, на багдадские. Мысль о Багдаде была ему не очень приятна, но, вполне полагаясь на добрую фею, он твердо верил, что она не отдаст его больше в руки гнусного Калум-бека. В стороне, приблизительно в миле от города, возле реки, он увидел великолепный загородный замок, и, к великому его удивлению, дельфин направился именно туда.
На крыше стояло несколько прекрасно одетых мужчин, а на берегу Саид увидел множество слуг, и все глядели в его сторону и всплескивали руками от изумления. Рыба остановилась у мраморной лестницы, поднимавшейся от реки к замку, и, едва Саид ступил на нее, бесследно исчезла. Несколько слуг тут же сбежали с лестницы, попросили его от имени своего господина подняться к нему и предложили Саиду сухую одежду. Он быстро переоделся и последовал за слугами на крышу, где застал троих мужчин, один из которых, самый рослый и самый красивый, приветливо и милостиво шагнул навстречу ему.
— Кто ты, чудесный незнакомец? — сказал он.— Ты укрощаешь рыб морских и направляешь их налево и направо, как отличный наездник своего боевого коня! Ты волшебник или такой же человек, как мы?
— Господин! — отвечал Саид.— В последнее время мне приходилось туго. Если вам это угодно, я расскажу.
И он начал рассказывать и изложил им свою историю с того дня, как он покинул отцовский дом, и до своего чудесного спасения. Они часто прерывали его знаками изумления, а когда он кончил, хозяин дома, так радушно принявший его, сказал:
— Я верю твоему рассказу, Саид! Но ты говоришь, что был награжден за победу в состязании цепью и что калиф подарил тебе кольцо. Можешь ли ты показать их нам?
— Здесь, у сердца, я сохранил то и другое,— сказал юноша.— Такие дорогие подарки я отдал бы только вместе со своей жизнью, ибо считаю самым достославным своим поступком спасение великого калифа от рук убийц.
С этими словами он извлек цепь и кольцо и подал их своим слушателям.
— Клянусь бородой пророка, это он, это мое кольцо! — воскликнул рослый красавец.— Обнимем его, великий визирь, ведь перед нами наш спаситель.
Когда оба стали его обнимать, Саиду казалось, что он видит все это во сне, но он сразу же пал ниц и сказал:
— Прости, повелитель правоверных, что я так свободно, держался перед твоим лицом, ведь ты же не кто иной, как Гарун аль-Рашид, великий калиф багдадский!
— Да, я калиф и твой друг! — отвечал калиф.— Отныне твоя печальная судьба изменится. Поезжай со мной в Багдад, оставайся в моем окружении и будь одним из самых близких мне моих придворных, ибо в ту ночь ты поистине доказал, что Гарун тебе не безразличен, а ведь не каждого даже из самых верных своих слуг я решился бы подвергнуть такому же испытанию.
Саид поблагодарил калифа. Он обещал ему навсегда остаться у него, после того как съездит к отцу, который, наверно, очень тревожится о сыне, и калиф нашел это желание законным и естественным. Вскоре они сели на коней и еще до захода солнца прибыли в Багдад. Калиф велел, чтобы в его дворце Саиду отвели длинный ряд комнат с роскошным убранством, и сверх того обещал приказать, чтобы ему выстроили собственный дом. Узнав об этом событии, к Саиду сразу же поспешили его старые товарищи по оружию, брат калифа и сын великого визиря. Они обняли его, как спасителя дорогих им людей, и попросили его стать их другом. Но они потеряли дар речи от изумления, когда он сказал: «Ваш друг я давно» — и, достав цепь, полученную за победу в боевом состязании, напомнил им разные подробности этих игр. Они всегда видели его смуглым и с длинной бородой, и только после того, как он рассказал им, как и почему он изменил свою наружность, только после того, как он, в подтверждение сказанного, велел принести тупое оружие и, пофехтовав с ними, доказал, что он и есть храбрец Альманзор,— только тогда они снова обняли его с ликованием и сочли счастьем иметь такого друга.
На следующий день, когда Саид как раз сидел с великим визирем у Гаруна, в покой калифа вошел Месур, главный казначей, и сказал:
— Повелитель правоверных, не зная, как ты посмотришь на это, я хотел бы попросить тебя об одной милости.
— Сначала хочу выслушать, в чем дело,— ответил Гарун.
— У ворот дожидается мой любимый двоюродный брат Калум-бек, знаменитый на базаре купец,— сказал Месур,— у него вышла странная тяжба с одним человеком из Бальзоры, чей сын служил у Калум-бека, а потом обокрал его и сбежал неизвестно куда. Так вот, отец требует от Калума своего сына, которого у того нет. Поэтому он хочет, чтобы ты оказал ему милость и со свойственной тебе проницательностью и мудростью рассудил его спор с этим человеком из Бальзоры.
— Рассужу,— ответил калиф.— Пусть через полчаса твой уважаемый двоюродный брат со своим противником явятся в зал суда.
Когда Месур, поблагодарив, удалился, Гарун сказал:
— Это не кто иной, как твой отец, Саид, и, поскольку я теперь, к счастью, знаю, как обстоит дело, я буду судить не хуже, чем Соломон. Ты, Саид, прячься за занавеской моего трона, пока я не позову тебя, а ты, великий визирь, сейчас же доставь мне того скверного, торопливого судью из городской стражи. Он мне понадобится во время допроса.
Оба сделали так, как он приказал. Сердце Саида забилось сильнее, когда он увидел, как в зал суда нетвердым шагом, бледный, измученный, вошел его отец, а хитрая, самоуверенная усмешка Калум-бека, с которой тот что-то шептал своему родственнику главному казначею, привела Саида в такую ярость, что он почти готов был выскочить из-за занавески и броситься на него. Ведь этому дурному человеку он был обязан самыми тяжкими страданиями и огорчениями. В зале собралось много людей, которым хотелось услышать, как будет вершить суд калиф. Когда повелитель Багдада занял свое место на троне, великий визирь велел соблюдать тишину и спросил, кто пришел к своему господину с жалобой. Калум-бек дерзко вышел вперед и сказал:
— Несколько дней назад я стоял на базаре у дверей своей лавки, когда выкликала с кошелем в руке ходил с этим вот человеком между палатками и кричал: «Кошель золота тому, кто может дать какие-либо сведения о Саиде из Бальзоры». Этот Саид одно время состоял у меня на службе, и поэтому я крикнул: «Сюда, дружище! Я заслужил твой кошель». Этот человек, который теперь полон вражды ко мне, подошел с приветливым видом и спросил, что мне известно. Я ответил: «Вы, наверно, Бенезар, его отец?» И когда он радостно подтвердил это, я рассказал ему, как я нашел юношу в пустыне, как спас и выходил его и привез в Багдад. На радостях он подарил мне свой кошель. Но послушайте этого вздорного человека: когда я затем рассказал ему, что его сын, служа у меня, был нечист на руку, обокрал меня и сбежал, он не поверил мне и вот уже несколько дней спорит со мной, требуя, чтобы я вернул ему сына и деньги, а я не могу вернуть ни того ни другого, ибо деньги причитаются мне за сведения, которые я ему дал, а его негодного малого я не могу ему раздобыть.
Затем стал говорить Бенезар. Он описал своего сына как человека благородного и добродетельного и сказал, что тот никогда не унизился бы до воровства. Он призвал калифа тщательно расследовать дело.
— Надеюсь,— сказал Гарун,— ты заявил о краже, как то обязан был сделать, Калум-бек?
— Ну конечно! — воскликнул тот, улыбаясь.— Я отвел его к судье городской стражи.
— Привести сюда судью городской стражи! — приказал калиф.
Ко всеобщему удивлению, судья появился мгновенно, словно по волшебству. Калиф спросил его, помнит ли он об этом деле, и тот отвечал утвердительно.
— Ты допросил этого молодого человека, он признался в воровстве? — спросил Гарун.
— Нет, он был настолько упрям, что никому, кроме вас, не пожелал давать никаких объяснений! — ответил судья.
— Но я не припоминаю, чтобы я его видел,— сказал калиф.
— Да и зачем! Тогда бы мне каждый день пришлось посылать к вам целыми толпами всяких темных людишек, которые хотят поговорить с вами.
— Ты знаешь, что мои уши открыты каждому,— ответил Гарун,— но, видимо, доказательства кражи были настолько ясны, что этого молодого человека незачем было доставлять ко мне. У тебя, наверно, нашлись свидетели, что украденные у тебя деньги принадлежали тебе, Калум?
— Свидетели? — спросил тот, побледнев.— Нет, свидетелей у меня не было, и вы же знаете, повелитель правоверных, что все золотые монеты на вид одинаковы. Как же я мог найти свидетелей, что в моей кассе не хватало именно этих ста золотых?
— Как же ты узнал, что эта сумма принадлежит именно тебе? — спросил калиф.
— По кошельку, в котором она находилась,— ответил Калум.
— При тебе ли этот кошелек? — продолжил допрос Гарун.
— Вот он,— сказал купец и, достав кошелек, протянул его великому визирю, чтобы тот подал его калифу.
Но тот с притворным изумлением воскликнул:
— Клянусь бородой пророка! Ты утверждаешь, собака, что кошелек твой? Кошелек этот принадлежал мне, и его вместе с лежавшими в нем ста золотыми я отдал одному храброму молодому человеку, который спас меня от большой опасности.
— Ты можешь поклясться в этом? — спросил калиф.
— Это так же верно, как то, что я хочу попасть некогда в рай,— отвечал визирь,— ибо кошелек сделан руками моей дочери.
— Ну и ну! — воскликнул Гарун.— Значит, тебе, судья, дали ложные показания? Почему же ты поверил, что кошелек принадлежит этому купцу?
— Он дал клятву,— ответил судья робко.
— Значит, ты дал ложную клятву?—закричал калиф на купца, который стоял перед ним, дрожа и бледнея.
— Аллах, аллах! — воскликнул тот.— Разумеется, я ничего не хочу сказать против господина великого визиря, он заслуживает всяческого доверия, но, увы, кошелек принадлежал все-таки мне, и Саид его украл. Я бы отдал тысячу туманов за то, чтобы этот негодяй оказался сейчас здесь.
— Как ты поступил с Саидом? — спросил калиф.— Скажи, куда нужно послать за ним, чтобы он дал мне свои показания?
— Я отправил его на пустынный остров,— сказал судья.
— О Саид! Мой сын, мой сын! — воскликнул несчастный отец и заплакал.
— Значит, он сознался в своем преступлении? — спросил Гарун.
Судья побледнел. Он стал вращать глазами и наконец сказал:
— Насколько я помню... да.
— Значит, ты не вполне уверен в этом? — продолжал калиф грозно.— Ну, так спросим его самого. Выходи, Саид, а ты, Калум-бек, прежде всего уплати тысячу золотых, потому что он здесь.
Калум и судья подумали, что перед ними призрак. Они пали ниц и закричали:
— Смилуйся, смилуйся!
Бенезар, чуть не упав в обморок от радости, бросился в объятия своего потерянного было сына. Но калиф с железной строгостью вопросил:
— Судья, Саид перед нами. Он признал себя виновным?
— Нет, нет! — завопил судья.— Я выслушал только показания Калума, потому что он человек уважаемый.
— Для того ли я поставил тебя судьей над всеми, чтобы ты выслушивал только знатных? — воскликнул в благородном гневе Гарун аль-Рашид.— Я сошлю тебя на десять лет на пустынный остров в открытом море, там ты поразмыслишь о справедливости, а ты, несчастный, ты, возвращающий к жизни полумертвых не для того, чтобы спасти их, а чтобы сделать своими рабами, ты, как я уже сказал, уплатишь тысячу туманов, потому что ты обещал уплатить эти деньги, если явится Саид, чтобы подтвердить твои показания.
Калум обрадовался, что так дешево отделался, и уже хотел поблагодарить доброго калифа. Но тот продолжал:
— За ложную клятву насчет ста золотых ты получишь сто ударов по пяткам. Затем предоставляю Саиду на выбор — либо забрать всю твою лавку и взять тебя в носильщики, либо удовлетвориться десятью золотыми за каждый день, что он прослужил у тебя.
— Отпустите этого мерзавца на все четыре стороны, калиф! — воскликнул юноша.— Из его рук мне ничего не нужно.
— Нет,— отвечал калиф,— я хочу, чтобы ты был вознагражден. Я вместо тебя выбираю десять золотых за каждый день, а ты уж подсчитай, сколько дней ты пробыл в его когтях. А теперь уведите этих мерзавцев.
Их увели, а калиф отвел Бенезара и Саида в другой зал, где сын рассказал отцу о своем чудесном спасении, и рассказ его лишь время от времени прерывали вопли Калум-бека, которому во дворе как раз отсчитывали по пяткам его сто полновесных золотых.
Калиф пригласил Бенезара поселиться с Саидом у него в Багдаде. Тот согласился и только съездил домой за своим большим имуществом. А Саид по-княжески жил во дворце, который построил для него благодарный калиф. Брат калифа и сын великого визиря были его товарищами, и в Багдаде вошло в поговорку: «Хотел бы я быть таким добрым и таким счастливым, как Саид, сын Бенезара». |
