У одной женщины было три сына, и такие милые, что просто радость глядеть. Но третий, бедняжка, был такой маленький, что и в пригоршне уместился бы. Потому его и звали Жан заверни-под-рукав.
В те времена бедняки так маялись, что и не описать. Столько было всяких войн, что вспахать землю было некогда. Опустели поля: ни зерна, ни хлеба. У господ-то в амбарах запасы были, а мужик-деревенщина питался чем попадя, иной раз и травою.
Бедняжка мать плакала в своей хижине: дети голодны, а накормить их нечем. Кто, кроме матери, поймет такое горе? Детишки голосят — у нее сердце надрывается. «Будь их у меня хоть двое,— думает женщина,— я бы их еще выходила. А с третьим что делать, с ним-то как быть?» И она все плакала да плакала; а горю своему пособить нечем. «Возьму-ка да потеряю его в лесу!»
Но когда задумалась женщина, кого из трех ей лишиться, горько ей стало, и она снова заплакала.
И вот решила она избавиться от младшего. Посылает мать детей в лес и первым двум говорит:
— Пойдите погуляйте в лесу да зайдите подальше. Вот вам горох, сыпьте его по дороге, по гороху дорогу обратно найдете. А Жан заверни-под-рукав пусть остается. Спрячьтесь от него в лесу да там и бросьте.
Так дети и сделали, как мать им сказала. Идут себе, идут, старший горох по пути рассыпает. Зашли далеко, уж еле ноги волочат. Остановились и сели под большим буком. Поели с него орешков, голод утолили. Самый маленький заснул, тут они его, бедняжку, и бросили.
Проснулся Жан заверни-под-рукав, видит, братьев нет. Стал сам искать дорогу — он видел, как старший брат сыпал горошины; по ним и добрался до дому.
Приходит домой, а уж ночь, двери заперты.
— Мамочка, а мамочка! Открой дверь!
Мать бежит, дверь открывает и спрашивает: — Ты откуда, мой малыш?
Он ей и рассказал, как братья его потеряли и как он нашелся.
Бедняжка был весь мокрехонек. Мать вздохнула горько, развела огонь, отогрела его.
Назавтра снова послала она детей в лес и наказывает: на этот раз чтобы Жан заверни-под-рукав не вернулся!
Послушались ее сыновья, так все и сделали. Оставили братца в большом овраге в глухом лесу.
Жан заверни-под-рукав был хоть и мал, а кричал громко! Звал он, звал свою мать, что послала его, бедного, на погибель. Никто не отозвался, разве только свой крик и слышит. От таких криков и каменное сердце дрогнет.
Плутал малыш по лесу там и сям и выбрался по тропке на луг, где пасся бык Морель. Испугался он, крохотный, такого огромного зверя и спрятался в траве у кучи камней.
А бык Морель пасся себе спокойно, привольно, подошел да вместе с пучком травы и проглотил малыша.
Мать же горемычная ночей не спит, все мается:
— Что я сделала со своим сыночком? Где его теперь искать?
Встала утром, пошла в лес и кричит:
— Жан заверни-под-рукав! Жан заверни-под- рукав! Где ты?
А его нет. Лес огромный, а Жан заверни-под-рукав такой маленький, что и наступишь, не увидишь.
Мать и у травы спрашивала, где сынок, и у можжевельника, и у сосен, и у огромных буков: не прячут ли они ее крошку? Но и трава, и можжевельник, и сосны только стеной стоят, густо сплели ветви и листья. А буки, старые да раскидистые, словно говорят: «Плохая ты мать, малыша нужно было беречь! Смотри, как мы-то бережем свои малые побеги!»
Материнское сердце всякий язык понимает. Наступит она на камень — ей и камень то же говорит; всякая тварь, что по земле ползает, о том же шепчет; и белки, что по ветвям скачут, и воронье, что по соснам каркает, и листья, что по лицу ей хлещут: «Беречь нужно было малыша!»
Так ей душу это и гложет, на сердце давит, великую печаль растравляет. Да нечего делать, возвратилась мать домой одинешенька.
А в тот день быка Мореля хозяин зарезал и выбросил потроха. Подобрался к ним ночью волк и съел, да и Жана заверни-под-рукав проглотил, не заметил. Так и оказался тот у волка в глотке, там и сидит. А волк, овечья гроза, все рыщет по округе да рыщет: нет ли еще чем поживиться? Подкрался к загону для скотины, а из глотки у него Жан заверни-под-рукав как закричит:
— Эй, пастух! Эй, овцы! Берегись! Волк!
Услышал пастух, пустился с собаками за волком в погоню. Еле волк до лесу добрался, побит палкой да собаками покусан. Сколько ни пробует овечкой закусить, а все Жан заверни-под-рукав ему мешает.
От побоев сыт не станешь, только разве ноги протянешь. Совсем волк оголодал. Просит совета у лисы.
— Я,— говорит,— из всех зверей самый несчастный. Засело у меня что-то в глотке и каждый раз, как подберусь к скотине, кричит что есть мочи. Набрасываются на меня пастухи, не дают поесть. Совсем помираю с голоду.
А у лисы все какая-нибудь гадость на уме. Опустила этак голову, глаза закрыла, будто задумалась. Открывает глаза и говорит с умным видом:
— Братец волк, припоминаю такую немочь! Кто-то из вашего рода ею как-то маялся, а кто-то из нашего рода ее вылечил. Не бойся и ты, я тебе в горе пособлю. Ты вот что сделай. Видишь, там два дерева чуть не срослись? Суй между ними шею да зажимай потеснее, как только можешь. Что у тебя там в глотке кричит, то, глядишь, и выскочит.
— Спасибо тебе, лисонька, спасибо,— обрадовался волк, а сам от голода еле на ногах стоит.— Я тебе за совет и помощь добром отплачу.
Залез волк шеей между двух стволов и ну втискиваться, где поуже. Задыхается, а уж обратно выбраться не может. Дернулся изо всех сил — голову-то себе и оторвал. Обрадовалась лиса и убежала в лес. Довольна, что волку гадость сделала.
А Жан заверни-под-рукав тут на волю и вышел. Взобрался на ветку, что касалась земли, и залез на высокий-высокий бук. Только хотел посмотреть, не видать ли дороги до дому, как вдруг подходят трое разбойников и садятся под деревом добычу считать, старые деньги — пистоли да экю:
— Это твое, это его, это мое!
— Нет, мое! — кричит сверху Жан заверни- под-рукав.
Разбойник думает, его товарищ жалуется, и отвечает:
— С тебя, дурень, хватит!
Начинают снова делить, а Жан заверни-под-ру-кав все кричит да кричит сверху:
— Нет, мое!
Испугались тут разбойники и ну убегать, а все свои монеты под буком оставили.
Жан заверни-под-рукав с дерева увидел монеты и думает: «Вот бы отнести их домой!» Да не знает, где дом, в какую сторону идти надобно. Думал-думал, а тут вдруг мать подходит. С того самого дня, как бросили братья его в лесу, она все Жана искала. Так и нашла при мешке с монетами.
Схватила мать сыночка, в руках сжала, всего обцеловала, от счастья плачет:
— Ах ты, мой цыпленочек! Нашла я своего цыпленочка!
Да и Жан заверни-под-рукав прижался к ней:
— Мама! Мама! Больше мы с тобой не расстанемся!
Подобрала мать мешок с монетами и повела сына домой. Как вернулись они к себе в хижину, всем была радость. |
