— Батюшка, жениться хочу, матушка, жениться хочу! — говорил добрый мо́лодец.
— Женись, дитятко!
И женился, выбрал себе бабу длинную, чёрную, косую; понравилась сатана лучше ясного сокола́, и пенять не на кого, сам себе виноват! Живёт с нею и кулаком слёзы утирает. Пошёл раз на сходку, где судят да рядят; постоял там и воротился домой.
— Что шлялся, — спросила косая баба, — что слышал?
— Да говорят: новый царь настал, новый указ наслал, чтоб жёны мужьями повелевали.
Он думал пошутить, а она и на ус замотала.
— Ступай, — говорит, — на речку рубахи мыть, да возьми веник — хату подмети, да сядь к люльке — дитя закачай, да щи, кашу свари, пироги замеси!
Муж хотел было молвить:
— Что ты, баба! Мужицкое ли это дело? — Да как взглянул на неё — холодом облило, язык к горлу пристал. Потащил бельё, замесил пироги, хату вычистил, и ничем не угодил.
Прошёл год и другой; наскучило добру мо́лодцу в хомуте ходить, да что делать? Женился — навек заложился! А век-то может, надолго протянется. С горя выгадал выгадку. Была в лесу яма глубокая, конца-дна не видать; взял он — заклал её сверху палочками, затрусил соломкою; приходит к жене и сказывает:
— Ты не знаешь, жена, как в лесу-то клад есть — и звенит, и гремит, и золотом рассыпается, а в руки никак не даётся; я подошёл было к нему, нос с носом стоял, дак мне не дался — посылай, говорит, жену!
— Ну, пойдём, пойдём! Я возьму, а тебе шиш!
Пошли в лес.
— Тише, баба! Тут провальная земля, отсюда клад выйдет.
— Ах ты, дурень мужик! Всего боишься. Вот как я-то прыгну!
Прыгнула на солому и провалилась в яму.
— Ну, ступай! — молвил муж. — Я теперь отдохну.
Отдыхал он месяц и другой, а там и скучно стало без косой. Выйдет в лес, выйдет в поле, подойдёт к речке — все об ней думает: «Может, стала она и тиха и смирна; дай-ка выну опять!» Навязал коробью, опустил под землю; слышит — села, тянет вверх, вот и близко… глядит, ан в коробье чертёнок сидит! Мужик испугался, чуть верёвки из рук не выпустил. Взмолился чертёнок, закричал ему вслух:
— Вынь меня, мужичок! Твоя жена всех нас замучила, загоняла. Повелишь что творить, стану тебе вечно служить; вот хоть сейчас побегу в боярские хоромы, мигом заварю кашу, буду днём и ночью стучать да бояр выживать, а ты скажись знахарем, приди, закричи на меня — я выскочу и уйду. Ну, ты и греби деньги лопатою!
Мужик вытащил коробью; чертёнок выпрыгнул, отряхнулся — и поминай как звали! В тот же день в боярском дому всё пошло наизворот. Стали искать доку: добрый мо́лодец вызвался докою, выгнал чёрта и получил плату хорошую.
Скоро пронёсся слух, что у князя во дворце, в высоком тереме завелись домовые и не дают княжнам покою. Из конца в конец разослали по всей земле гонцов звать-собирать знахарей. Со всех царств собрали — нет проку, домовые стучат и гремят. Пришёл и наш дока, узнал старого знакомого, стал на чертёнка и кричать и плевать; чертёнок и не думает бежать, полюбилось ему в княжем терему жить.
— Погоди ж, когда так! — закричал дока. — Эй, косая баба! Подь сюда.
Тут чертёнок не высидел и со всех ног махнул из-за печки вон. Доке честь, доке слава, дока деньги гребёт; но недаром говорят, что и в самом раю тошно жить одному. Сгрустнулось добру мо́лодцу, и пошёл опять косую искать. Навязал коробью и опустил в яму: баба села, он и потащил её кверху. Вот уж близко! Баба вверх подымается, а сама зубом скрипит да кулаками грозит. Со страстей затряслись у мужика руки, сорвалась коробья — и загремела косая баба по-прежнему в ад.
|
