В некотором царстве, в некотором государстве жил царь с царицею, у них был сын Василий-царевич, и был к нему дядька приставлен. Померла царица, остался царевич сиротою. Думает царь: не то сына женить, не то самому жениться? Вздумал сам жениться. Взял за себя молодую жену, и сделалась она в доме полной хозяйкою, Василью-царевичу злою мачехой. Пожил царь с нею несколько времени, заболел и помер; а царица связалась с дядькою. Раз зовёт Василий-царевич своего дядьку:
— Пойдём по городской стене погуляем.
— Пойдём, царевич!
Пошли; гуляли-гуляли, стали с городской стены спускаться, вдруг из каменной башни окликают царевича три голоса — лев, змей и ворон: «Выпусти нас, Василий-царевич, из неволи! Мы тебя от трёх смертей избавим». Спрашивает царевич дядьку:
— Слышишь, что у нас на городской стене деется?
— Нет, Василий-царевич! Ничего не слышу.
— А коли не слышишь, чтоб тебе и вовек не слыхать!
Воротились они домой. Вечером рано ложится Василий-царевич спать, а дядьку от себя отсылает; дядька тому и рад, побежал с мачехой тешиться.
Вот царевич переждал сколько-то времени, встал потихоньку, взял железный лом в двадцать пять пудов, вылез в окошко и пошёл к городской стене. Ударил раз-другой и разбил башню; вышли оттуда лев, змей и ворон, обступили кругом царевича и стали ему наказывать:
— Слушай, Василий-царевич, нашего наказу! Как были у тебя отец да мать родные, долго они искали тебе невесту и таки выискали — за тридевять земель, в тридесятом царстве высватали за тебя царь-девицу и такой уговор с нею сделали: тебе на иной не жениться, ей за иного замуж не выходить. Уж скоро двенадцать лет, как она ждёт тебя — не дождётся. Возьми-ка ты завтра гусли, сядь на корабль и ступай по́ морю погулять. Как только выедешь в море да заиграешь в гусли, царь-девица сейчас к тебе будет. Только смотри: станет тебя сон клонить, а ты спать не моги! Коли уснёшь, она тебя не добудится и назад уедет. Да ещё тебе скажем: берегись, Василий-царевич, заутро смерть тебя ожидает.
— Какая смерть? — спрашивает царевич.
— Твоя мачеха испечёт на змеином сале три лепёшки и велит тебе подать; не моги их кушать, лучше в карман положи — через малое время всё зло уведаешь.
Как сказано, так и сделано: взял царевич лепёшки, положил в карман и пошёл за городскую стену; слышит — что-то в кармане ползает, сунул туда руку и вытащил ужа, сунул вдруго́рядь — вытащил змею, сунул в третий раз — вытащил лягушку. «Правду сказали лев, змей и ворон; съешь я лепешки — всё бы это у меня в утробе народилося!» Ворочается царевич домой, берёт гусли и говорит дядьке:
— Пойдём на корабль, поплывём, по́ морю погуляем.
Дядька побежал с докладом к мачехе:
— Царевич-де хочет гулять по́ морю и гусли с собою берёт.
Говорит ему царица:
— Вот тебе медная булавка, воткни её царевичу в ворот кафтана; тогда он заснёт крепким сном, и кто б ни пришёл, кто бы ни приехал — ни за что его не разбудит!
Дядька взял булавку и пошёл с царевичем на пристань, сели на корабль и поехали в открытое море. Василий-царевич заиграл на гуслях; услыхала ту игру царь-девица из-за тридевяти земель, подымала шесть полков, поспешала на свои корабли лёгкие и пускалась в путь — к Василью-царевичу. Царевич завидел паруса за три версты и возгласил дядьке:
— Это чьи корабли плывут?
— А мне почём знать! — отвечал дядька да тем временем вынул булавку и воткнул царевичу в ворот кафтана.
— Ах! Что-то мне спать хочется, — проговорил царевич, лёг и заснул крепким сном.
Вот наехала царь-девица, спустила с своего корабля сходни на корабль Василья-царевича, сошла к нему, стала его будить-целовать, на полотнах качать, нежные речи приговаривать; нет, не могла добудиться. Говорит она дядьке:
— Поклонись от меня Василью-царевичу да скажи ему, чтоб ложился спать с вечера, обо мне не печалился: завтра я опять приеду.
Сказала и уехала; как только отплыла царь-девица на версту или две, дядька видит, что теперь до неё голосом кричать — не докричаться, рукою махать — не домахаться, взял да и выдернул булавку. Василий-царевич проснулся и стал дядьке рассказывать:
— Виделось мне во сне, будто какая пичужечка вокруг меня увивалася да так-то грустно щебетала, что у меня на душе и теперь тошно!
Отвечает дядька:
— Не пичужечка то увивалася — увивалась прекрасная царь-девица, целовала тебя, миловала, на полотнах качала, никак не могла добудиться; уезжая, она приказала, чтобы ты, добрый молодец, ложился спать с вечера, поутру раненько вставал да опять сюда побывал.
Василий-царевич воротился домой и залёг спать с вечера; только с горя, со кручины не мог уснуть крепким сном; поутру встал раным-рано и говорит дядьке:
— Поедем на корабле прогуляться!
Дядька побежал к мачехе докладывать, что Василий-царевич опять на́ море собирается и берёт с собой гусли звонкие.
— На́ тебе другую булавку, — говорит ему царица, — сделай нонче то же самое, что и вчера делал.
Дядька взял булавку и пошёл с царевичем на пристань; сели на корабль и поехали в море. Василий-царевич заиграл на гуслях, да так нежно, сладко, что и сказать нельзя. Услыхала его игру царь-девица, не могла усидеть на месте, быстро вскочила и закричала громким голосом:
— Ай вы, корабельщики! Подымайте якори железные, распускайте паруса тонкие и готовьтесь скорёхонько плыть к Василью-царевичу: надо его пораньше застать, пока не заснул непробудным сном.
Понеслись её корабли по́ морю, словно птицы быстролётные; за три версты увидал Василий-царевич паруса белые и спросил у дядьки:
— Это чьи корабли плывут?
— А мне почём знать! — отвечал дядька, вынул булавочку и воткнул царевичу в ворот кафтана.
Начала дрёма одолевать Василья-царевича, умылся он водою холодною — думал как-нибудь разгуляться! Нет-таки, не стерпел добрый мо́лодец, повалился на палубу и заснул мёртвым сном. Приехала царь-девица, спустила сходни на корабль Василья-царевича, сошла к нему, начала его будить-целовать, на полотнах качать; царевич спит — не пробуждается. Принялась на него брызгать, обливать холодной водою: авось проснётся! Нет, ничего не помогает. Царь-девица написала письмецо, положила царевичу на белую грудь, ушла на свой корабль и поехала назад; а в том письмеце было написано: «Прощай, Василий-царевич! Не ожидай меня в третий раз; кто меня любит, тот сам найдёт!»
Как только отъехала царь-девица, а дядька увидал, что до неё криком не докричаться, рукою не домахаться, тотчас взял да и выдернул булавку. Василий-царевич проснулся и говорит:
— Что б это значило? Во второй раз мне привиделось, будто какая пичужечка вокруг меня долго увивалася.
Отвечает дядька:
— Не пичужечка то увивалась, увивалася прекрасная царь-девица, целовала тебя, миловала, на полотнах качала, холодной водой обливала, никак не могла добудиться.
— А что у меня на груди за бумага?
— Это она письмецо написала.
Василий-царевич раскрыл письмецо, прочитал и слёзно заплакал: «Правду говорили мне лев, змей и ворон, чтоб я от сна воздержался; да видно — чему быть, того не миновать!» Приходит он домой в сердцах великих, берёт ружьё в белые руки и идёт в зелёный сад горе размыкать. На любимой его яблоне сидит чёрный ворон да каркает:
— Кар-кар, Василий-царевич! Не послушался ты, не сумел от сна воздержаться — вот теперь и пеняй на себя!
— Как, — думает царевич, — уж и птица надо мной смеяться стала!
Тотчас навёл ружьё, спустил курок и обломил ворону правое крыло.
Ещё тошней у него на душе стало, вышел в чистое поле, шёл-шёл, и попался ему пастух с табуном лошадей.
— Бог помочь тебе стадо пасти! — говорит Василий-царевич.
— Добро жаловать, Василий-царевич!
— А ты как меня знаешь?
— Как же мне не знать тебя, коли я у твоего батюшки тридцать лет в пастухах служил. Зовут меня Ивашка белая рубашка, сорочинская шапка; допрежде того был я первым воеводою, да отец твой разгневался и за провинок сослал меня в пастухи.
— Не ведаешь ли ты, Ивашка белая рубашка, коня по мне? Если выищешь мне доброго коня, я тебя по век не забуду и коли буду во времени — опять первым воеводою сделаю.
Говорит ему Ивашка:
— Не посмотря твоей силы, нельзя тебе и коня указать. Вот стоит ракитовый куст, попробуй — выдерни его с корнем.
Василий-царевич ухватился за куст и выдернул его с корнем — под тем кустом лежит меч-кладенец, боевая палица и вся богатырская сбруя: узда в три пуда, седло в двадцать пять пудов, боевая палица в полтораста пудов.
— Ну, царевич, дожидай меня здесь, — говорит Ивашка белая рубашка, сорочинская шапка, — поутру пригоню я стадо кониное, впереди всех кобылица будет, а вслед за ней жеребец; кинутся они в воду и поплывут далеко-далеко, а как солнышко с полудня своротит да свалит жар, станет тот жеребец выгонять кобылицу в зелёные луга. В те́ поры смотри не зевай: только ступит жеребец на́ берег, тотчас и бей его промежду ушей своей палицей.
Сказано — сделано. На другой день выждал Василий-царевич удобный час, ударил жеребца боевой палицей промежду ушей — жеребец на колени пал; зауздал его добрый молодец уздой трёхпудовою, надел на него седельце черкасское и сел верхом. Как очнулся жеребец от удара богатырского, как понёс Василья-царевича по долам, по лугам, по высоким горам! Трое суток носил без роздыху, и не пот с коня, алая кровь капает. Возгласил тут добрый конь человечьим голосом:
— Гой еси, Василий-царевич! Отпусти меня погулять три зари утренние; в синем море я искупаюся, на росе поваляюся, и буду я твой верный слуга.
Царевич отпустил коня; конь погулял три дня и воротился таким сильным и бодрым, что лучше того и не видано и не слыхано.
Сел Василий-царевич на коня и поехал за тридевять земель, в тридесятое государство; долго ли, коротко ли, приезжает он в царство львиное. Говорит царь-лев:
— Эй, мои детки семеры (семь деток)! Берите вилы железные, подставляйте под мои очи старые, дайте мне посмотреть на доброго мо́лодца!
Посмотрел, узнал его и обрадовался:
— Добро жаловать, Василий-царевич! За твою услугу великую гости у меня, сколько надобно.
Накормил его, напоил, спать положил, а наутро в путь-дорогу снарядил. Вот царевич ехал, ехал и приезжает в змеиное царство; царь-змей обрадовался, ласково гостя встретил и ласково проводил. Поехал царевич дальше — в вороново царство. Встречает его царь-ворон и говорит:
— Хорош молодец, за что, про что обломил крыло у моего братца родимого? За такой провинок надо б с тебя голову снять; да уж так и быть — смертным страхом отделайся.
Взял — посадил царевича на крылья, полетел на сине море и сбросил его в самую глубь. Василий-царевич упал, окунулся в воду и как скоро вынырнул, царь-ворон подхватил его и вынес на сушу.
— Поезжай теперь, куда ведаешь!
Опять сел на коня Василий-царевич, собирается дальше путь держать. Говорит ему добрый конь:
— Крепче держись, Василий-царевич! Надо в три часа, в три минуточки поспеть в тридесятое царство. Под то царство подступил Иван, русский богатырь, рожа шитая, нос плетёный, язык строченый, ноги телячьи, уши собачьи. Если не поспеем туда в три часа, три минуточки, то возьмёт он царь-девицу за себя.
Приехал Василий-царевич к тридесятому царству, мимо Ивана, русского богатыря, проскакал, словно мо́лоньей просветил; разъезжались они на двадцать вёрст, припускали коней навстречу, как ударились боевыми палицами — ажно гром загремел! Бились-бились, никто не осилеет; приустали добрые витязи и условились дать друг другу перемирье на три дня. Василий-царевич разбил шатёр, лёг на отдых и заснул крепким богатырским сном.
Третьи сутки на исходе, а он всё спит. Стал его будить добрый конь:
— Гой еси, Василий-царевич! Не время спать, время вставать, с Иваном, русским богатырём, бой начинать.
Разъезжались витязи на тридцать вёрст, разгоняли коней навстречу, бились-бились — ни тот, ни другой не осилеет; взяли перемирье ещё на три дня. Царевич лёг в шатре и опять уснул. Третьи сутки на исходе, будит его добрый конь:
— Гой еси, Василий-царевич! Полно спать, время вставать, Ивану, русскому богатырю, голову сымать.
Вскакивал Василий-царевич, седлал своего жеребца наскоро, подпруги подтягивал натуго — не для бодрости, а для крепости; едет он, под ним конь пляшет, а Иван, русский богатырь, едет, под ним конь слёзно плачет.
Разъезжались они на пятьдесят вёрст, припускали коней навстречу, как ударились — земля задрожала! Иван, русский богатырь, промах дал, не сдержал в руке боевую палицу, пала она острием наземь и ушла в глубину на три сажени; а Василий-царевич угодил его коню прямо в грудь, посадил того коня задом на сырую землю, самому Ивану-богатырю снял буйную голову. «Теперь путь мне, доброму мо́лодцу, не заказан; возьму-ка я гусли звончатые да пойду в любимый сад царь-девицы». Взял гусли, пришёл в сад и заиграл так нежно да сладко, что и сказать нельзя.
Услыхала ту игру царь-девица, зовёт своих нянюшек-мамушек, даёт им портрет Василья-царевича и посылает в свой любимый сад:
— Бегом бегите, хорошенько разглядите, не приехал ли Василий-царевич? Не он ли в саду на гуслях играет?
Нянюшки-мамушки побежали, посмотрели, с портретом сличили, вернулись к царь-девице и докладывают:
— Нет, то не Василий-царевич на гуслях играет; хоть и схож на него, а всё не он: Василий-царевич куда прекраснее!
Отвечает им царь-девица:
— Ах вы глупые-неразумные! Ведь царевич теперь от великих трудов изнурился, оттого и портрет не приходится.
Бросилась сама в сад, тотчас узнала своего суженого, брала его за руки белые и вела в свои терема высокие. Обвенчались они, отпраздновали свадьбу и поехали в государство Василья-царевича. Мачеху и дядьку приказал царевич на воротах расстрелять, а сам с молодой женою стал жить-поживать, добра наживать.
|
