14. БЕРЕНЧЕ БӘЕТ

Бисмилла әйтеп башладым бу бәетнең башларын,
Француз белән сугышып, күпне күрде башларым.

Мендем тауның башына, атым яздым ташына;
Бу француз азган икән үзенең газиз башына.

Французлар килеп кергән Мәскәү дигән калага
Безнең гаскәр килгәчтен, алар качты далага.

1. ШӘҺРИ БОЛГАР БӘЕТЛӘРЕ

Сәлам улсын сиңа, Болтар, олуг данлар күтәрдең,
Мәдәни шәһәр улдыгың Яурупага күстәрдең.

Синең изге балаларың китапларын алдылар,
Наданлык вә җәһаләтне аяк аска салдылар.

Бәет — татар халык иҗатының лиро-эпик жанры. Аның нигезендә кайгылы яисә көлкеле вакыйга ята. Әсәр шул вакыйга нәтиҗәсендә кеше күңелендә туган хис-кичерешләрне бәян итә. Бу үзенчәлеккә беренче тапкыр Г. Ибраһимов игътибар иткән иде. Ул «бер адәмнең бер хәсрәте яки берәүгә һөҗү (сатира) өчен чыгарылган бәетләр» булуын күрсәтеп үтте (Ибраһимов Г. Әсәрләр. 5 том, Казан, 1978, 28 бит).

Тормышта төрле фаҗигале хәлләр һаман булып тора. Мондый хәлләр китергән авыр югалтуларга карата кеше, үзенең рухи реакциясен чагылдыруның бер чарасы буларак, бәет иҗат итә. Дөресрәге, моң, хәсрәт халык күңеленнән үзе бәет булып бәреп чыга. Мондый әсәрләр башта иҗат итүченең якыннары арасында, аннан берәр зуррак даирәгә таралып, күпмедер вакыт әйтелеп, җырланып, укылып йөриләр. Соңыннан аларның кем тарафыннан, кайчан чыгарылганы онытылып, кайсы классик мираска әверелә, кайсылары локаль хәлендә кәгазь битләрендә генә кала.

Бывал-живал старик со старухой; у них был сын Мартышка, а работы никакой не работал, отец никуда его нарядить не может, и с того отдал он сына своего Мартышку в солдаты. Мартышке в солдатах ученье не далось: поставили один раз его на часы, а он ушёл с часов домой и положил своё ружьё на грядку, взял палку да шар и пошёл на парадное место, сделал буй, стал играть шаром и щёлкнул шариком федьфебелю в лоб. Говорит федьфебель:

— Что ты, Мартышка, робишь?

— Я ведь жил у своего батюшки и всё шаром играл!

— Где ж у тебя ружьё?

— У моего батюшки десять ружьев, и все на грядке; и я своё ружьё на грядку снёс!

Жил-был батрак; дал ему бог большую силу. Узнал он, что к царской дочери змей летает, и похвастался:

— Никто, — говорит, — не изведёт лютого змея, а я изведу!

Услыхали его похвальбу люди государевы, пристали к нему: «Иди, батрак! Вылечи царевну». Взялся за гуж, не говори, что не дюж; пошёл батрак к царю и сказывает ему:

— Я-де могу царевну вылечить; что будет за хлопоты?

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был старик со старухою, и был у них сын Мартынка. Всю жизнь свою занимался старик охотою, бил зверя и птицу, тем и сам кормился и семью питал. Пришло время — заболел старик и помер; оставался Мартынка с матерью, потужили-поплакали, да делать-то нечего: мёртвого назад не воротишь. Пожили с неделю и приели весь хлеб, что в запасе был; видит старуха, что больше есть нечего, надо за денежки приниматься.

В этаких местах, в этаких больших деревнях, жил мужичок не скудно, не богато; у него был сынок, и оставляет он сынку триста рублей денег:

— Вот тебе, сынок! Благословляю тремя стами рублями до твоего выросту.

Вырос этот сынок, взошел в полный разум и говорит своей матушке:

— Помню я — покойный батюшка благословлял меня тремя стами рублями; то дай мне хоть сотенку.

У одного старика и старухи был один сын уж на возрасте; чему учить сына — отец не знает, и вздумал его отдать одному мастеру в работники всяки вещи делать. Поехал в город, сделал условие с мастером, чтобы сыну учиться у него три года, а домой побывать в три года только один раз. Отвёз сына. Вот парень живёт год, другой; скоро научился делать дороги́ вещи, превзошёл и самого хозяина. Один раз сделал часы в пятьсот рублей, послал их отцу. «Хоть, — говорит, — продаст да поправит бедность!» Где отцу продавать! Он насмотреться не может на часы, потому что сын их делал.

Халык эпосында кайчандыр конкрет тарихи шәхесләрдән булган каһарманнарның шигъри образлары һәм коллектив иҗат, чичәннәр фантазиясе тудырган мәһабәт, мәгърур ил батырлары да сурәтләнә. Татар дастаннарының андый геройлары фольклорлашу процессында чын тарихилыкларын югалтканнар, күбесе халык теленнән дә җуелган. Шулай да төрле язма чыганакларда һәм телдә өзек-өзек хәлендә булса да мондый тарихи дастаннар очраштыра әле.

Бу китапның «Тарихи дастаннар» дигән бүлеге, башлыча, элекке зур эпик әсәрләрнең өзекләре буларак сакланган шигъри үрнәкләрдән һәм кайбер чәчмә әсәрләрдән тупланды.

Дастан жанры халык тормышын киң эпик планда сурәтли. Шуңа күрә ул һәр халыкның аеруча кыйммәтле иҗади мирасыннан санала.

Татар дастаннары хәзерге көндәге яшәеш формалары һәм башкарылу үзенчәлекләре, сюжет составы һәм поэтикасы, функцияләре һәм характеры белән гомумән эпос жанры тарихына хас табигый бер этапны күрсәтеп тора. Бу этапта безнең дастаннарның күбесе гомумтөрки эпос традицияләрен саклый. Шул ук вакытта дөнья халыклары әдәбияты, бигрәк тә көнчыгышта таралган китап сюжетлары татар дастаннары өчен зур роль уйнаган. Башка халыклар иҗатында махсус эпик кануннар, импровизация һ.б. иҗади факторлар көчле булса, татар дастаннарының йөзен күбесенчә китаби традицияләр билгели. Кайчандыр халык теленнән язып алынган дастаннар, китап булып басылып, яңадан халык теленә күчәләр, яисә китаби рәвештә яшәвен дәвам итәләр. Мондый икенче гомерләрендә инде аларда риваятьләргә тартым лаконизм, әкиятләргә хас маҗаралылык, бәет-баллада төсмерләрен хәтерләткән трагизмны табарга мөмкин.

Бүз егетнең дустына җырлаганы:

«И җан дустым, якын кил,
Арзым сәңа әйтәен,
Сәннән башка дустым юк,
Сүзем кемгә әйтәен?
Карчыга кошның канаты
Каерылышыр көн булыр,
Аманлашып дустыннан
Аерылышыр көн булыр.

Заманнан күп заманнар үтте, диде,
Бер ханга ялгыз ул битте, диде.
(Битте — язды, насыйп итте)
Яхшы зат озак дәүран сөрмәк бармы?
Дөньядан әрман белән үтте, диде.

Жил да был себе старик со старухою, бедные-бедные! Хлеба-то у них не было; вот они поехали в лес, набрали желудей, привезли домой и начали есть. Долго ли, коротко ли они ели, только старуха уронила один жёлудь в подполье. Пустил жёлудь росток и в небольшое время дорос до полу. Старуха заприметила и говорит:

— Старик! Надобно пол-то прорубить; пускай дуб растёт выше; как вырастет, не станем в лес за желудями ездить, станем в избе рвать.

Старик прорубил пол; деревцо росло, росло и выросло до потолка. Старик разобрал и потолок, а после и крышу снял; дерево всё растёт да растёт и доросло до самого неба. Не стало у старика со старухой желудей, взял он мешок и полез на дуб.

Жил старик со старухой. Вот старуха на старика всегда бранится, что ни день — то помелом, то рогачом[2] отваляет его; старику от старухи житья вовсе нет. И пошёл он в поле, взял с собою тенёты (сети для ловли зверей) и постановил их. И поймал он журавля и говорит ему:

— Будь мне сыном! Я тебя отнесу своей старухе, авось она не будет теперь на меня ворчать.

Журавль ему отвечает:

— Батюшка! Пойдём со мною в дом.

Жила-была старуха, у ней был сын дурак. Вот однажды нашёл дурак три гороховых зерна, пошёл за село и посеял их там. Когда горох взошёл, стал он его караулить; приходит раз на горох и увидал, что сидит на нём журавль и клюёт. Дурак подкрался и поймал журавля.

— О! — говорит. — Я тебя убью!

А журавль говорит ему:

— Нет, не бей меня, я тебе гостинчик дам.

Рәваяне әхбар вә накыйлане асар андаг риваят кылыбдырлар кем, заман әүвәлдә Бәкрабад диб бер шәһәр бар ирде. Аның бер падишаһы бар ирде, Габбас хан атлыг. Багдад шәһәредин бер гакыйлдан кешене үзегә вәзир кылды. Ул вәзирнең аты Хәсән ирде. Әмма падишаһ (ның) дөньяда баласы юк ирде. һәмишә хак сөбханә вә тәгаләнең дәргяһыда (Дәргяһ — алла яши торган җир) еглап фәрзәнд (Фәрзәнд — бала) таләп кылыр ирде.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик со старухою, и за всю их бытность не было у них детей. Вздумалось им, что вот-де лета их древние, скоро помирать надо, а наследника господь не дал, и стали они богу молиться, чтобы сотворил им детище на помин души. Положил старик завет: коли родит старуха детище, в ту пору кто ни попадётся первый навстречу, того и возьму кумом. Через сколько-то времени забрюхатела старуха и родила сына. Старик обрадовался, собрался и пошёл искать кума; только за ворота, а навстречу ему катит коляска, четвернёй запряжена; в коляске государь сидит.

Жил старик со старухою; у них было три сына: двое умных, третий дурак. Старик со старухой померли. Перед смертью отец говорил:

— Дети мои любезные! Ходите три ночи на мою могилу сидеть.

Они кинули между собой жребий; досталось дураку идти. Дурак пошёл на могилу сидеть; в полночь выходит отец его и спрашивает:

— Кто сидит?

— Я, батюшка, — дурак.

— Сиди, моё дитятко, господь с тобою!

Жил-был старик; у него было три сына, третий-от Иван-дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел да сморкался. Отец стал умирать и говорит:

— Дети! Как я умру, вы каждый поочерёдно ходите на могилу ко мне спать по три ночи, — и умер.

Жил-был купец богатый, умер, оставался у него сын Иван Бессчастный; пропил он, промотал все богатство и пошел искать работы. Ходит он по торгу, собой-то видный; на ту пору красная девушка, дочь купецкая, сидела под окошечком, вышивала ковер разными шелками. Увидала она купецкого сына... Полюбился ей купецкий сын. «Пусти меня,— говорит матери,— за него замуж». Старуха и слышать было не хотела, да потолковала со стариком: «Может быть, жениным счастьем и он будет счастлив, а дочь наша в сорочке родилась!» Взяли ее да и отдали — перевенчали. Жена купила пряжи, вышила ковер и послала мужа продавать: «Отдавай ковер за сто рублей, а встретится хороший человек — за доброе слово уступи».